Белая нить - Алена Никитина Страница 57

— Не знаю. — В голове Олеандра сплелся клубок из чувств и помыслов. — Я пока что слабо понимаю, что произошло. Подставили Рубина? Надурили? Бывает, что поделать! Мир полнится лжецами. Ему следовало рассказать мне о промахе. Излить душу и оправдаться. Побег — не решение. В самом деле! Первый раз, что ли? Рубин и раньше ерунду творил, а потом приходил ко мне — мол, Олеандр, помоги. Почему он сейчас так не поступил? Ты прости меня, Сапфир, но побег твоего брата наводит меня на мысли о его сознательной причастности к злодеянию. Он изменился, ведаешь? Кричал недавно, что он — не сын Цитрина. Давил в себе дракайна… Честно, я с трудом узнал его, когда увидел. Он на феникса стал похож!

— После боя у моря меня травяными настойками опаивали, — признался Сапфир. — Я всё время спал. Вроде Рубин заходил ко мне. Но мы так и не поговорили. Я… Боги, нет! Не верю, что он пошёл бы на такое…

Олеандр только развёл руками и добавил:

— Верю… Не верю… Как было бы прекрасно, если бы мы могли так хорошо знать существ. Тогда любые разбирательства и суды отпали бы за ненадобностью. Достаточно было бы опросить близких провинившегося.

***

Спасибо Сапфиру — последний разговор повлиял на Олеандра, как ведро водицы, вылитое на костер. Теперь он мог размышлять трезво. И решил не мчаться к Фрезии со всех ног.

Сапфир обмолвился, что от разрушения дом владыки Антуриума уберегают морозные подпорки, сотканные океанидом. И тишина сомкнулась в лекарне сродни огромному кому слипшихся лоз.

Лишь на долю мгновения губы Олеандра разомкнулись, чтобы произнести: «Не упоминай о танглеевце, мне всё равно». Но язык будто одеревенел, не желая выносить в мир столь явную ложь.

С Олеандра сошло семь потов, покуда он снова разлепил губы:

— Где он?

— Сбежал. — Склонившись над тумбой, Сапфир уже накапывал в чашу с водой успокоительное.

Сбежал! Кто бы сомневался! Олеандр усердно растирал виски, отмечая, что боль перестает докучать.

— Ты сколько смешал? — Судя по частому перестуку капель, разбивавшихся о воду, немало.

— Пятьдесят, — произнес Сапфир и передал Душке другую чашу с водицей. — Еще десяточек — и тревоги отступят.

— Сколько?! — У Олеандра волосы на затылке зашевелились. — Хочешь, чтобы я успокоился навсегда?

Пробка, подцепленная крючковатым когтем, заткнула флягу с настойкой. Сапфир шаркнул крылом по полу и склонил голову к плечу. Сощурился. Меньше всего он сейчас напоминал юношу, одаренного завидным умением сохранять благое расположение духа перед лицом опасностей. Куда больше он походил на птицу, присматривавшуюся к ползшей мимо добыче.

— Это Глендауэр? — Прозорливую такую птицу, не ведающую, какие норы безопасны для разведки, а какие — таят погибель.

— Его разыскивают? — Внутри Олеандра все перемешалось. Он уже не понимал ни себя, ни своих ощущений. — Я прав?

— Прав.

Плохо. Для Глена слово «розыск» звучало как приговор. Будь на его месте иной танглеевец, парня просто спровадили бы восвояси, ведь он спас жизнь наследнику клана дриад. Но сын Дуги́ — дело другое. На долю Глена выпал указ, велевший стражам задержать его и приговорить к казни.

Боги! Олеандр залпом осушил чашу и выбежал во двор. Он надеялся отыскать кого-то из старших хранителей до того, как дриады сообразят, что пора воскликнуть: «Наследник!» Не успел. Пара-тройка шагов — и шумиха смолкла. Его настигло стойкое ощущение, будто он вот-вот примет на щит атаку войска, и его раскрошат в пыльцу, даже ноготка не останется. Соплеменники, роившиеся под навесом из листвы, глядели на него сродни голодающим, выискавшим плодоносный кустарник.

Им-то хорошо — насытятся досыта. А о бедном растении кто-нибудь удосужился подумать? Не только ведь ягоды оборвут, но и ветви и листву до крох обглодают!

Миг подступившей дурноты Олеандр прозевал: вот он взирает на побледневшие лица поселенцев и тонет во мраке, а вот уже сидит на лавке подле Сапфира и жмурится от сползавших на веки капель пота. Перед глазами снова плыли цветные пятна, в ушах порхали скрипучие вздохи и выдохи.

Стражи быстро пришли на подмогу. Когда Олеандр очухался, от оголтелой толпы его отрезал венок зеленых плащей с шипами.

В ночи звенели, колотя по мозгам, отчаянные выкрики:

— Что происходит, наследник? — Коренастая девица в алом платке, расшитом золотыми нитями, выглянула из-за плеча хранителя. — Чего нам ожидать? Почему вы таитесь?

— Где владыка? — провопил рядом с ней травник. Его кожаный жилет, накинутый поверх рубахи, весь скособочился. — Куда он ушел? Где архихранитель? Зачем он сложил полномочия?

— Огонь!..

— Змей?..

— Почему?..

— Олеандр!..

— Наследник!..

Олеандру захотелось сбежать. Проораться до разрыва легких и уползти в укрытие, как изувеченному воину с поля брани. В душе заворочались обида вперемешку с негодованием: первые ростки смуты по какой-то причине не породили в клане ни тревоги, ни переполоха, бывалый распорядок омрачился лишь пересудами. Хотя, казалось бы, столь жуткие трагедии как гибель собратьев от лап выродков и подброс судных листов, происходят редко. Но стоило беде коснуться многих дриад напрямую, они взбесились. Перетрухнули, известное дело. Каждый из них считал, что его хижина с краю. И невзгоды непременно обойдут её стороной.

Как бы не так, господа! Получите и поставьте оттиск. Головешке, упавшей в кусты, подвластно уничтожить лес.

Само собой, Олеандр сознавал, что на горбу его пристроился мешок ответственности за благополучие и покой собратьев. Сознавал. Но рассудок упорно велел помалкивать, предвосхищая ураган вопросов, который точно пригвоздит его к ложу — никаких выродков и пожаров не нужно.

Безмолвный крик шуршал в сплетении ладоней тяжелым дыханием. Олеандр так и восседал на скамейке, сжавшись в сопящий комок. Суматоха, казалось, поутихла. Хранители расступились.

И тут из толпы вылетел плод. За ним просвистел второй, третий. Сапфир не растерялся. Вскочил — и воздух напитался переливами его чар. Щербатый валун вырос перед лавкой и пошатнулся, заклёванный градом снарядов. Свистнули, покидая ножны, десятки лезвий. Стражники, притаившиеся на ветвях, вскинули арбалеты.

Поднялся крик. Дриады разбежались, заслоняясь предплечьями. Кто-то спрятался за деревьями, другие ломанулись к дверям хижин. Запела тетива. И стрела, разрезав ночь, вгрызлась в траву у ног девчушки.

Ужас сковал глотки дриад почище стянутых на шеях удавок. В сторону скамейки никто не решался даже смотреть.

Олеандр тоже молчал, переваривая узримое. Молчал до того долго, что молчание едва не переросло в жест одобрения.

— Никаких нападений! — немедленно выкрикнул он, невзирая на израненное горло.

Эпоха Стальных Шипов: вот чем разило от воинов, ощерившихся лезвиями против «своих». А что хуже — это сработало.