Сияние твоего сердца - Мария Линде Страница 57

«De volgende halte is: Groningen» ^[30], – слышится из динамика у меня над головой. Поезд сбрасывает скорость, подъезжая к станции, той самой, на которой три дня назад Лаура упала на рельсы. Самые нетерпеливые пассажиры уже встают с мест, вынимая чип-карты. Времени подумать не остается. Я оглядываюсь по сторонам, потом хватаю кольцо, прячу его во внутренний карман куртки и тоже встаю.

И, только уже сойдя на перрон, понимаю, что за запах меня встревожил. Я ощущала его на вокзале в Риме. Пахло порохом.

* * *

– Я должен был догадаться, – повторяет Ливень в четвертый раз и снова ставит на стол свою чашку, так и не сделав глотка. Сегодня это снова травяной чай, который на вкус как сено с ментолом. Ливень предложил его мне, но я отказалась и потребовала кофе. – Я думал, что он узнал о Дискордии, узнал, кто ты. Но, скорее всего, ему просто сообщили результаты теста на отцовство.

Мы снова сидим в комнате Ливня на его кровати. Дверь соседней комнаты, в которой жил Мик, оклеена бумажными лентами с печатями полиции.

– Я тоже могла бы догадаться, на что он мог потратить те три тысячи евро, – говорю я. Допиваю кофе и тянусь к стеклянному кофейнику за добавкой. – Скорее всего, тест был нелегальный. Обычный стоил бы пару сотен, но там нужно согласие матери, свидетели и стандартный образец – слюна или кровь. Но он, скорее всего, использовал что-то, что мог собрать незаметно, – волосы с моей расчески, например. Такие тесты намного дороже, особенно без документов.

Ливень поднимает брови:

– Ого, да ты просто эксперт! Откуда такие подробности?

– От сестры. Она рано поняла, что хочет пойти в медицину, а в школе увлеклась генетикой, начиталась разных историй и рассказывала их всем, кто способен был слушать. Не исключено, кстати, что именно она подала ему эту идею.

– Интересно. Допустим, он выяснил, что ты ему не родная дочь, но случилось это буквально накануне его гибели. А ненавидеть тебя он начал гораздо раньше. Думаешь, он как-то узнал о связи твоей матери и Риккардо?

– Вряд ли, иначе он это просто так не оставил бы – он был человеком очень консервативных взглядов. Но что-то он знал или, во всяком случае, подозревал. И наверное, кто-то платил ему за молчание. Иначе, честное слово, я понятия не имею, на что мы жили – при мне он почти не работал.

За окном давно уже ночь, и звуки засыпающего города тонут в шелесте дождя, дождь ловит их в свои сети, прячет на дне каналов. Я ставлю кружку на подоконник, сбрасываю гориллошлепанцы, уже ставшие моими, и с ногами забираюсь на кровать. Ван-гоговский плед со «Звездной ночью» приятно щекочет босые ступни – искусство все же может приносить немало удовольствия. Какое-то время я думаю, потом вслух подвожу итог этого странного дня:

– Я появилась на свет только потому, что мою мать изнасиловали, и она всю мою жизнь меня ненавидела. Мой настоящий отец – террорист и психопат, который убил полсотни человек, и никто даже толком не знает почему. Моя наставница покончила с собой, моего бывшего парня застрелила полиция, и, куда бы я ни пошла, вокруг меня люди сходят с ума и творят такое, что даже в фильмах ужасов показывают только намеками. Знаешь, если бы я умела страдать, то уже решила бы, что жизнь не удалась. Но я не умею, поэтому будем разбираться дальше.

Я замолкаю и уже думаю о следующих задачах – надо позвонить Хэйни и попросить ее кое-что сделать. А Ливень вдруг говорит:

– Сэйнн, я все равно тебя люблю.

И тоже замолкает и только смотрит на меня – прямо, бесстрашно и с какой-то невозможной надеждой. Так смотрят пленные перед расстрелом. Я видела в старых фильмах о войне, как самые храбрые отказываются от повязки на глаза, потому что до конца не хотят сдаваться. Потом Ливень берет мою левую руку обеими ладонями, бережно, будто я сделана из хрупких кристаллов, склоняет голову и целует темную печать на моем запястье. На секунду мне кажется – он упадет замертво, но я чувствую его горячее дыхание на своей коже и не двигаюсь, не отнимаю руку.

Он никогда не признавался мне в любви. Я со школы знала, что он в меня влюблен, и он всячески это показывал, но прямо не говорил никогда. Мы даже переспали, но не говорили о чувствах – он просто был рядом, не облекая их в слова. Меня это устраивало, потому что я понятия не имею, что отвечать на признания. «Очень приятно»? «Хорошо, буду знать»? Или все же «Спасибо, что поделился»?

– Ливень, я не знаю, что это значит, – говорю я, когда он поднимает голову. Смотрю в его светлые, лучистые глаза, а он смотрит в мои, полные тьмы, и не отводит взгляд. – То есть я знаю, что есть такое чувство. Я много слышала о том, как оно толкает людей на большие подвиги и на большие глупости. Но мне оно непонятно. Не то чтобы я совсем не испытывала к людям ничего хорошего – некоторые нравятся мне больше других, по некоторым я даже иногда скучаю. Но любовь для меня – она где-то в районе Сатурна. Я знаю, что есть такая планета, но для меня ее как бы нет, потому что в моей галактике она ничего не значит. Она просто строчка в энциклопедии с набором параметров. Нет смысла их запоминать, потому что они мне никогда не пригодятся.

Мне кажется, мои слова его расстроят, но я опять не угадываю. Ну что такое у людей с чувствами, просто совсем никакой логики в них нет.

– Знаешь, Сэйнн, я теперь думаю: не обязательно все понимать, – отвечает Ливень. – Чем-то можно просто быть, достаточно просто признать его право на существование. С Сатурном и любовью примерно так.

Я касаюсь пальцем лежащего рядом на кровати смартфона. На часах пять минут третьего. Ливень тоже смотрит на часы, отпускает мою руку, оглядывается на свой стол, на котором в беспорядке разбросаны маркеры и листы бумаги с какими-то набросками. Сегодня я отвлекла его от работы, которая так и останется незаконченной, и я замечаю в его взгляде тревогу. Потом он снова поворачивается ко мне, и тревога все-таки прокрадывается в голос:

– Мне завтра надо в универе появиться и хоть какие-то скетчи принести, иначе выгонят. Так что пора спать, наверное…

– Отличная идея. – Я стаскиваю футболку через голову, потом снимаю надоевшие за день джинсы, бросаю одежду на пол и откидываю край одеяла. – Ливень, тебе девушки говорили, что у тебя странные вкусы относительно постельного белья? В прошлый раз были египетские фрески, а сегодня вообще дикость какая-то.

Белую простыню покрывают цветные, очень детальные изображения растений – в виде дождевого облака, с листьями как проволочный забор, в ровную клетку, с цветками, похожими на яйца фантастической птицы. Я не специалист по ботанике, но думаю, что нигде на нашей планете такое не растет. Между рисунками – отрывки текста, напоминающего арабскую вязь.

– Это Кодекс Серафинии, – говорит Ливень, глядя мимо меня на простыню. – Энциклопедия неизвестного мира, написанная непонятным языком. Меня восхищает эта работа, мне кажется, это очень круто – создать целый мир в таких подробностях. Но могу тебе дать другой комплект, однотонный. Я на полу лягу, если что. У меня есть спальник.