Любовь одной актрисы - Анна Зимина Страница 57

Стражники опомнились быстро. Спустя пару минут труп уже унесли, притом заносили его через тот же закуток, в котором ждали своей участи остальные.

Акатош молча смотрел на окровавленное тело, которое тянули за ноги, небрежно, как набитый мусором мешок. Ему бросилась в глаза черная борода, усыпанная желтой пыльцой. Красный бутон цветка зацепился за ухо покойника, несколько стеблей набились в сандалии. Казалось, что озорные дети подшутили над уснувшим на поле отцом и украсили его цветами. Только вот узкие маленькие ранки на горле, из которых еще с пульсацией билась кровь, да черный зев глаза говорили о другом.

Акатош закрыл глаза, стараясь взять себя в руки. Запах крови раздражал, нервировал, сожаление смешивалось с раздражением и даже злостью. Он не понимал, не воспринимал миропорядок песчаников. Его практически выворачивало от необходимости подчиняться, от того, что волю людей тут сминают, как ненужную бумагу. Он смотрел на лица тех песчаников, которых было видно отсюда, из его закутка. Смотрел и не понимал, замечая нетерпение, радость, удовольствие от зрелища, жажду крови…

Ему пришлось многое пережить, многое научиться ощущать заново, прежде чем он понял, что разрушение – всего лишь злобное и бессильное проявление слабости. Никто не имеет права убивать – эта истина запечатлелась у Акатоша настолько объемно, ярко, что идти против нее для него было кощунством. Он, бывший бог огня и ярости, уже давно принял это, и принял с благодарностью к той, кто эту истину ему открыл. И теперь он испытывал горечь, глядя, с каким удовольствием люди повторяют его ошибки.

Но вместе с тем где-то очень глубоко в душе бога кипела раскаленная лава. Там, где раньше был пепел и сухие черепки, теперь бурлила злость. Она проснулась там, во дворце, когда его хотели сделать игрушкой для постельных утех, вещью. Радостно запела во время первого за многие столетия боя. Обожгла сердце, когда его заперли и водили, как послушную собаку, на тренировки. Горячим комом встала в горле, когда кровь убитого пачкала нежные лепестки цветов. Когда довольные песчаники подсчитывали деньги от ставок – от ставок на смерть. Когда радостно свистели со своих скамей наблюдатели, поощряя убийство, упиваясь им.

Все это копилось в душе бога, прорвавшись только однажды, перед тем боем. Но этого прорыва было мало. Хотелось еще, еще…

Убить, уничтожить песчаников, стереть их с лица песков раз и навсегда, наказать за рабство, за жестокость. Выжечь их огнем, кипящим ядовитым напалмом. Раз и навсегда!

Акатош закрыл глаза, с трудом взял себя в руки. Он знал, что в центре арены есть его меч, его часть, источник его силы. Надо только успеть, надо добежать первым, и тогда все закончится. Акатош молился про себя, отчаянно желая быть следующим, кого позовут на арену – он чувствовал, что наблюдать еще несколько смертей на потеху другим и совладать с собственным огнем будет очень непросто.

Но – увы.

Акатош был последним. Зрелищем на десерт.

***

Я старалась изо всех сил сдержать тошноту и слезы. Человеческая жестокость поразила меня настолько, что мне физически стало плохо. Одно дело – читать о том, как смазанный маслом гладиатор, любитель римской публики и патрициев, грациозно убивает соперника на арене. Прочитал, поохал и забыл. А вот это зрелище мне не удастся не забыть никогда. Я, наверное, навсегда возненавижу тюльпаны.

Я едва следила глазами за тем, что происходит, после второй битвы, когда оба мужчины, сошедшиеся на арене, рыча, бросались друг на друга, наносили раны. По голове, ногам, пальцам… Сумасшествие. Просто какое-то сумасшествие.

Зар сидел рядом, и только его ободряющее плечо дало мне силы не сорваться, не убежать. Зачем Ирдан меня сюда притащил? В наказание за то, что я попросилась ехать с ним? Или не подумал о том, что я вообще-то росла в мире, где публичных казней и убийств на потеху публике просто нет?

На третий и четвертый бой я не смотрела, тупо отпустив глаза в пол. Если бы могла зажать уши, чтобы не слышать предсмертных хрипов, криков боли, радостного визга смотрящих на это людей… Но было нельзя. Ни к чему привлекать к себе внимание.

Объявили пятый бой. Господи, да сколько же их!

Я не поднимала глаза, но ощутила, как напряглось плечо Зара. Недоуменно перевела на него взгляд. Он, не отрываясь, смотрел прямо на арену, побледневший, очень сосредоточенный. И глаза… Черные, со слившимися с чернотой зрачками, отсутствующие.

Я недоуменно посмотрела на арену и едва не свалилась со скамьи. Первым порывом было заорать от счастья, только вот Акатош, который стоял у решетки, мало походил на того Акатоша, которого я знала.

С голым торсом, с искусно заплетенными длинными волосами, с худым, осунувшимся лицом. С жадным злым оскалом, который я никогда не видела прежде. С жестким взглядом, полным предвкушения. Он был богом ярости на все сто процентов. Без примесей.

Громче застучали барабаны, и я забыла, как дышать – Акатош рванулся куда-то вбок невероятно быстро. Мелькнул кончик черной косы, взметнулись вверх красные тюльпаны, осыпаясь несчастными растерзанными лепестками. Только вот он бежал не к оружию. Он сбил с ног крепкого высоченного мужика с жутким шрамом на лице, не давая ему и шанса добраться до оружия. И сразу же, не давая ему опомниться, сцепил руки на его горле. Он душил человека, и на его лице проступало чуть ли не блаженство истинного убийцы.

Мужчина со шрамом хрипел; его ногти оставляли кровавые борозды на руках Акатоша, но тот словно ничего не замечал.

– Хватит! – неожиданно даже для себя самой выкрикнула я.

Вскочила с лавки и тут же втянула голову в плечи. Спалилась… Но – нет. Как оказалось, публика была не очень довольна тем, что бойцы не кинулись к оружию, без этого и зрелище – не зрелище. Нужна кровища, и чтоб побольше.

– Разними!

– Пусть рубятся!

– Мечом его! Мечом!

Стражники подошли к Акатошу со спины, чтобы отцепить его он уже хрипящего мужика со шрамом, но бог был готов и к этому. Гибко, ловко встал, перетек, как огромный змей, к одному из опешивших стражников. Ударил его в лицо лениво, как кот лапой, но, видимо, с чудовищной силой. Подхватил падающее из его рук копье.

Народ взревел. Кто-то вскакивал со своих мест, гневно, громко, зло ругаясь.

С лица Акатоша не сходила улыбка сумасшедшего психопата. Отступив на шаг назад, он принял боевую стойку. Копье в его руках замелькало легко, словно сухой тростник.

Я вскочила со своего места снова, рванулась было туда, к нему, но Зар крепко схватил меня за предплечье.

– Нельзя! Убьют!

Стражники, видимо, имея опыт подобных ситуаций, не стали вступать с ним в бой – быстро и слаженно отошли в сторону, оставив Акатоша на арене с полупридушенным противником, который силился подняться.

Бог ухмыльнулся, оскалились белые зубы. Поднялась рука с копьем.

Я зажмурилась до черно-красных кругов в глазах. Ощутила, как всколыхнулась в азартном крике толпа. Все…