Миньон, просто миньон… - Татьяна Коростышевская Страница 57

Широко зевнув, я опять завернулась в одеяло, опустила руку в озерную воду. Проточная вода в темное полнолуние являлась одним из условий фейского волшебства. Вопрос, можно ли считать воду цвергова озера проточной, меня волновал мало.

– Ты? – меня дернули за ладонь, сжав запястье.

– Я! – Видно было чуть меньше чем ничего, перед глазами разливалась густая чернильная темнота. – Отпусти!

– Ты мне не тыкай!

– Не буду, – согласилась я, прикусив язык, потому что голос узнала. – Темнейшая леди?

– Ты так уверена, что я не Алистер?

– Почти, – врать все равно не получилось бы. – Сегодня тoт самый день, когда именно темная королева царит в небесах безраздельно.

Пауза, наступившая после моих слов, была физически неприятна. Наконец собеседница тихонько хихикнула:

– Хотелось бы тебя ещё помучить, но не буду. Итак, Бастиана…

– Вся внимание, леди Нобу! – прошептала я благоговейно, на мгновение показалось, что передо мной блеснули из темноты белки глаз.

– Некая наша с тобой знакомая просила меня узнать, не держишь ли ты на нее зла.

– В моем сердце только любовь и верность, – прошептала я не задумываясь. – У не все хорошо? Моя госпожа достигла того, о чем грезила?

– А об этом знать тебе не положено! – кончик моего носа горел, будто по нему щелкнули пальцем. – Я передам твой ответ, на этом все.

– Но…

– Спи! – строго велели мне, и я погрузилась в глубокий сон без сновидений, и проснулась, когда на цверговом небе взошло цвергово солнце.

Мне хотелось думать, что Аврора соединилась с возлюбленным Этельбором, и что их любовь… Дальше я не думала, потому что пришло время.

Слюдяная крышка, высохшая и истончившаяся, хрустнула под моими пальцами, осыпавшись осколками. Я хмыкнула, зарывшись по локоть в массу темных волос. Надеюсь, их хватит, чтоб отблагодарить семерых спасителей. Ножницы, оставленные мне предусмотрительным Чихом, лежали на камне. Я принялась ими орудовать, локoн за локоном остригая нечеловечески отросшую гриву Гэбриела. Он продолжал спать, не реагируя на мои действия.

– Гэб?

Что происходит? Неужели что-то пошло не так? Я испуганно распахнула на нем камзол, разорвала сорочку. На одежде и без того зияли дыры, так что ткань подалась легко. Гладкая не поврежденная кожа, несколько по-мужски волосатая. Я приложила ладонь к груди, ощутив биение сердца. Почему он не просыпается?

– Гэбриел?

Его ресницы даже не дрогнули.

Дура! Даже тебя возвращали из волшебного сна поцелуями!

Решительно склонившись над ван Хартом, я приложила к его губам свои.

Ничего не произошло.

– Ну же, Гэб, – шептала я, чуть не плача. – Гэб…

Я настолько распереживалась, что не заметила, когда поцелуй перестал быть односторонним. Лишь когда моя ладонь соскользнула вниз по мужской груди, когда бортики остoвы скрипнули от напора, я попыталась отстраниться.

– Фаханов гроб! – ругнулся ван Харт, вываливаясь наружу.

– Слава Спящему! – я выдернула свои руки, чтоб набожно сложить их перед собой. – Ты жив, канцлеров сынок.

– Слава Спящему, – не спорил ван Харт и увлек меня на одеяло.

– Нет, нет, нет! – попыталась я выползти из-под него. – Тебе нельзя! Твое кoлдовство…

– Плевать, – сосредоточенный ван Харт возился с завязками моих штанов-фонариков.

– Ты лишишься своей магии!

– И что? – Он остановился, поднял на меня несчастный взгляд. – Может… ты этого не хoчешь? Бастиана, если ты скажешь «нет», клянусь, я не трону тебя! Только прошу, не нужно уверток и лжи.

– Я о тебе забочусь, дуболом! – В моем возгласе было столько праведного возмущения, что хватило бы на целую толпу праведно возмущенных.

– Заботься хорошo, – разрешил Гэбриел и поцеловал меня в шею.

Поцелуй вызвал во мне массу трудноопределяемых реакций, меня бросило в жар, а когда его губы переместились в ямку у ключицы, я задрожала как от озноба.

– Я хочу тебя…

Кто это сказал? Я, или он? Ах, какая разница?

Моя одежда летела лоскутами во все стороны, его, впрочем, этой участи тоже не избежала. Заботиться так заботиться. Я извивалась по ним, постанывая, впитывая жар его тела.

– Прости, – прошептал Гэбриел в мой открытый рот.

– За что? – недоуменно спросила я и закричала от боли.

– Прости, милая… прости… прости…

Боль ушла, смытая нoвыми ощущениями, сначала приятными, потом остро-сладкими, потом на самой грани блаженства. Я приняла его ритм, слыша лишь наше хриплое в унисон дыхание и быстрое биение двух сердец, оказавшихся так близко.

Когда Гэбриел застонал, я подалась к нему, чтоб не упустить ни одного оттенка этого действа.

Я знала, что сейчас мой любовник оставит меня и отвернется, об этом предупреждали меня подруги в Шерези.

После «труляля» кавалеру захочется отдохнуть и восстановить силы. И женщине не следует обижаться на равнодушие, такова мужская природа.

Почему он не двигается? Умер там что-ли?

– Еще раз назовешь это «труляля», – ван Харт легко перевернулся и уложил меня к себе на грудь, – я тебя отшлепаю.

– Я опять говорила вслух?

Он кивнул и натянул поверх нас краешек одеяла.

– И как же мне «это» называть?

– Любовью, милая, – Гэбриел легонько поцеловал меня в уголок рта. – Мы с тобой только что занимались любовью…

– Любовью, так любовью, – я ответила на поцелуй.

– Жаль, что ты сейчас столь покладиста, – его ладони поглаживали мои ягодицы, – небольшая экзекуция…

То ли мои шерезские подруги подшучивали над моей неопытностью, то ли Гэбриел ван Харт разительно отличался от их деревенских кавалеров. Никакого равнодушия он не проявлял, лаская мое тело от макушки до кончиков пальцев ног, покрывал поцелуями каждый гран кожи. Когда я, уже вибрирующая от страсти, набросилась на него с ласками, нежно меня удержал:

– Подожди, милая. В первый раз я не смог совладать с собой, был слишком напорист и причинил боль…

– Вот-вот, – мои руки скользнули по его груди вниз, – уж не знаю, как тебе теперь вымолить прощение у такой пострадавшей меня…

– Я постараюсь, – серьезно пообещал он.

И через некоторое время я орала и билась в конвульсиях на вершине блаженства, до которой он меня довел.

Сколько раз мы с Гэбриелом ван Хартoм занимались «этим», я не считала, о том, что ждет нас с ним за пределами пещеры цвергов, не думала. По чести сказать, все мои мысли носили столь чувственный и чувствительный характер, что ни логике ни планам в них места не находилось.