Схимники. Четвертое поколение - Сергей Дорош Страница 56

– Прости, – буркнул Зануда. Он видел, что обычно невозмутимого Барчука буквально трясет от гнева.

Мне все стало ясно, когда тела убитых стащили в одну кучу крючьями на длинных древках, забросали хворостом и подожгли, бросая факелы издалека.

– Эпидемия, – произнес я одно слово.

– Что? – Барчук не понял меня. Не знал этого слова.

– Зараза, мор, – пояснил я. – Разъезды ищут зараженных и убивают, чтобы те не разносили заразу. И сдается мне, направляемся мы к самому очагу.

Чем ближе к столице княжества, тем явственнее становились признаки. Разъезды теперь попадались на каждом шагу. В деревнях въезды были забаррикадированы телегами, поверх которых виднелись угрюмые бородатые лица мужиков, вооруженных вилами, топорами и дрекольем.

Барчук все больше хмурился. Все его поведение навело меня на мысль, что он – знатнее, чем мы думали. Воин действительно переживал за народ, который когда-то защищал, так, как может переживать только радетельный правитель. К тому времени, когда вдали показались белокаменные стены Лихова, Барчук весь извелся. Он мало спал, ночью мучили кошмары. Мешки под глазами старили его лет на десять. Одновременно со стенами мы заметили и оцепление. Залегли в овраге, наблюдая за десятком воинов.

– Может, не пойдем? – спросил Зануда. – Боязно мне.

– Там – вся моя родня, – жестко ответил Барчук. – Остальным идти необязательно. А я хочу выяснить, что с матерью и отцом.

– Мне-то уж точно туда дорога, – промолвил я. – Может, чем смогу помочь.

– Все пойдем, – отрезала Бешеная. – Искатель поборет любой мор. Без него – пропадем. Или разъезд какой на копья поднимет, или заразу подхватим.

Город был окружен. Небольшие отряды по десять воинов оцепили его плотным кольцом так, что и мышь не проскочит. На них были доспехи из толстой кожи, усиленные воронеными пластинами стали. Шлемы – тоже кожаные на металлической основе. Вооружение – меч, круглый щит и легкий самострел. Барчук долго рассматривал их, а потом на всякий случай уточнил у меня:

– Пластины на плечах видишь?

Широкая пластина была у каждого приклепана на наплечниках. Я присмотрелся. Гравировка в виде арбалета – единственный узор на всем доспехе.

– Вижу.

– Что изображено?

– Арбалет.

– Егеря, – сказал Барчук, поднимаясь во весь рост.

Он пошел вперед, чуть пригнувшись. Мы все давно успели изучить эту его манеру. Так он шел на Зануду после очередного поражения, собранный, сосредоточенный, опасный. Я не стал его останавливать. Да, на первый взгляд безумие – пытаться прорваться в Лихов силой. Тем более что егеря, скорее всего, не давали зараженным выбраться из города. Вряд ли станут они задерживать безумцев, рискнувших отправиться туда, где свирепствовал мор. Да и уговорить их, если заупрямятся, – дело плевое. Но хоть и шел Барчук как в бой, глаза его не горели боевым задором. Скорее, что-то другое мелькало в них. Озорство. А поскольку в последние дни взгляд его переполняли только боль да звериная тоска, я не стал ему мешать. И Бешеную удержал от этого.

Егеря услышали его шаг слишком поздно. Оно и понятно. Обернулись, когда Барчук уже ринулся вперед. Дистанция сократилась слишком быстро. Самострелы тут же стали бесполезны, а двое ратников растянулись на земле, припорошенной первым снегом. Сверкнули выхваченные мечи, но к тому времени легли еще трое. Оставшиеся на ногах обступили Барчука. Острия клинков уперлись в него. И вдруг егеря опустили оружие.

– Зело паршиво. – Барчук сплюнул. – Половина погибла. А я один был. А ежели бы двое?

– Воевода, не вели казнить, – улыбнулся егерь, у которого гравировка на наплечной пластине сверкала медью, – видимо, старшой, командир десятка. Крепкий, поджарый воин, в светлой бороде и волосах которого обильная седина была почти незаметна, а морщины и шрамы исчертили лицо такой густой сеткой, что первое от второго уже и не отличишь. Он ухватил узловатыми пальцами Барчука за плечи и прижался к его груди.

– Велел бы, Первуша, да не воевода я вам более.

– Да как же так? – всплеснул руками старшой. – Весь полк извелся! Сотник Храбр даже супротив приказа соглядатаев разослал по всем окрестным городам да весям. Батюшка твой сказал – мол, сгинул, не ищите, нового воеводу дам вам, а мы все одно не успокоились.

– Воевода, значится, – пробормотал Зануда.

– А что сотник Злоба?

– В порубе нынче сидит. И не сотник он вовсе, а старшой, как и я.

– Что ж стряслось?

– Батюшке твоему перечить посмел. Так прямо и сказал: «Доколе тела воеводиного не узрю, другому не покорюсь». Ох, осерчал батюшка твой. Потом всем полком челом бить ему ходили, дабы не казнил горячего да неразумного. Насилу отстояли. Плетей Злобе всыпали, конечно, серебряные самострелы с плеч сорвали, добро, что жив остался. Да еще в поруб его бросили, дабы остыл. Месяца два уже. То-то радости будет. Злоба – он более всего по тебе убивался.

– А тебя здесь любят, – задумчиво промолвила Малышка.

– Воеводу-то Велислава? – хмыкнул разговорчивый старшой. – Да за него все наши егеря и еще два слободских полка головы сложить готовы! Эх, девица-краса, тугая коса! Воевода наш – всем воеводам воевода. А батюшка его…

Егерь вдруг осекся и посмотрел на Барчука так, словно только вспомнил, зачем они здесь, под стенами города, стоят. Разом помрачнел старшой. Нахмурились остальные. Всю радость с лиц как ветром сдуло.

– Прости, воевода, неразумного. Батюшка-то твой…

– Что стряслось?! – теперь пришел черед Барчука хватать старого знакомца за плечи и трясти его, как грушу.

– Дык с княжьего терема зараза и пошла. А как весь кремль охватила, батюшка твой велел запереть ворота. А тех, кто испужался да сбежать вздумал, сам порубил. Князь-то к тому времени преставился уже. А батюшка твой крикнул: «Гой-еси, дружинники славные! Вилецкий люд поил нас, кормил, в дорогие шелка одевал! Кому же, как не нам, от мора черного уберечь их. Расплатимся, вои!»

Старшой смахнул набежавшую слезу. Остальные опускали глаза, не рискуя встречаться взглядом со своим бывшим воеводой, только что узнавшим, что теперь он – сирота.

– Славный витязь был твой батюшка. И воевода справный. Не все дружинники за ним пошли. Эх, гниль, на княжьих пирах задами лавки полируют! Я бы с такими языка брать не пошел. А только были и среди них добрые вои. Батюшка твой – сам знаешь как горазд мечом махать. Только ты и мог одолеть его. А тут взял два меча и встал в воротах, аки скала. Знатная сеча была. Ох, знатная! Сам не видел, люди сказывают, что как понял твой батюшка, что не сдержит всех, кто смерти убоялся и вырваться в город возжелал, – велел верным своим кремль запалить. И запалили с четырех сторон. Знатно полыхало, ан зря вышло. То ли сбежал кто из челяди княжьей, то ли еще как зараза пробралась в город.

– А матушка? – сцепив зубы, спросил Барчук.