Механизм жизни - Андрей Валентинов Страница 55

Завтрак прошел в бодром молчании.

Так сидят за столом на поминках, ближе к середине застолья. Шкалик горькой лег на душу, кровь играет, но забыть о причине собрания, пойдя в пляс, – рановато. Добавить бы! Вот и пьем за упокой, частим, хлопаем рюмку за рюмкой. Грудь колесом, ус – винтом, в глазах – мы живы! мы-то еще живы!..

…пока еще живы. Что да, то да.

Бурная ночь аукнулась каждому. Князь после конфуза с кухаркой лег заново; провалился в привычное бессонье, часа на три. Охал Эрстед, маясь поясницей. Храпел француз – всхлипывал, как дитя, и опять в храп. Втихомолку бранился Торвен: во сне, наяву ли, сам не знал. Чудилось ему, что гостиный дом штурмуют. Вдоль Большой Конюшенной гарцует эскадрон гусар-мертвецов, поднят по тревоге тайным искусством фон Книгге. Пальба по окнам, дым, крики, скалятся черепа под черными киверами; полковник в ответ лупит из бомбомета…

Короче, к столу еле выползли.

Время для завтрака выпало позднее. На Невском случилась и первая, и вторая смена народу. Сонные чиновники разбрелись по департаментам. Мальчишки-разносчики и мужички-работнички в сапогах, густо заляпанных известью, уступили тротуар боннам и гувернерам всех мастей. Те, выгуляв свору бледных воспитанников, в свою очередь готовились отойти в лучшие края – то бишь домой, где кофий и фортепьяно, – предоставив улицы чиновникам по особенным поручениям, бегущим сломя голову в оправдание надежд высокого начальства. Но в квартире Андерса Эрстеда царила неприятная, чуждая центру Северной Пальмиры тишина.

Мелкий дождь, падая с небес, и тот избегал заветного подоконника, чтобы, упаси Боже, не отбить барабанную дробь.

– Андерсен пишет мне, что начал новый роман. – Торвен не выдержал первым. Он готов был заговорить о чем угодно, лишь бы не молчать. – Спрашивает совета насчет названия: «Kun en Spillemand». [48]Что скажете, господа?

Господа сосредоточенно жевали. Единственная за столом дама украдкой пожала плечами. Для Пин-эр не было лучшего названия, чем «Путешествие на Запад».

– О чем роман? – без особого интереса спросил Эрстед.

– Не имею удовольствия знать. О содержании наш поэт сообщает мало, кроме того, что работает под влиянием испытываемого им духовного гнета. Отказался от мечты получить воздаяние на земле и утешен мыслью о мире ином.

Полковник кивнул:

– Все ясно. Мой брат задерживает ему жалованье. А критика по-прежнему остра на язык. Ничего, съездит в Европу, развеется… – Эрстед осекся, вспомнив, как «развеивался» он сам во время поездок в Европу. – Кто главный герой романа? Надеюсь, в финале он обретает успех и богатство…

– Главный герой, по словам гере Андерсена, в конце погибает. И, как я понял, не в одиночестве. Гере Андерсен вообще полагает, что читатель черств душой и не в состоянии сочувствовать сразу многим героям. А посему большую их часть автор должен регулярно умерщвлять, для облегчения восприятия. Если в начале романа героя приносит аист, в конце необходимо похоронить обоих: и человека, и птицу. Закон жанра…

У Огюста Шевалье, намазывавшего масло на хлеб, дрогнула рука. Промахнувшись, он испачкал себе обшлаг сюртука. Тихо чертыхаясь, француз стал вытирать масло салфеткой, отчего рукав быстро превратился в полноценный бутерброд.

– И значит, я сразу после завтрака еду за билетами, – невпопад закончил Торвен. – Дилижанс до Риги, да? Деньги у меня есть, не беспокойтесь.

– Мне нравится, – сказал Волмонтович.

– Что? Название?

– Нет, билеты.

В дверь сунулась кухарка. Судя по ее озабоченному лицу, Федька, который подлец, опять ходил незнамо где, и старушке приходилось исполнять лакейские обязанности.

– Туточки это… письмецо вам, барин…

В руках кухарки дрожал начищенный до блеска поднос. Когда она вносила в комнату гору снеди, кофейник и сахарницу, никакой дрожи не наблюдалось. А четырехугольник письма – вот поди ж ты!

– От кого? – спросил Эрстед.

– Лакей ихнего сиятельства князя Гагарина доставил. Велел – в собственные ручки прохвесору Эрстедову…