Перстень царя Соломона - Валерий Елманов Страница 55

Подростку тоже понравилось загадочное словцо, и обращался он ко мне только так – синьор Константино. Наверное, считал, что сказочнику положено зваться несколько загадочно и непременно с титулом. Словом, вежливость в их семействе, как и любознательность, явно передавались по наследству.

Сам дьяк выглядел каким-то изможденным. Вчера такие живые и проницательные, глаза сегодня смотрели устало, а мешки под ними отечно набухли. Он вяло ковырялся за ужином в миске с жареным мясом, но съел, да и то скорее чтобы поддержать компанию, не больше двух кусочков.

– Ныне с послами польского короля Жигмунда речи вел,- пояснил он, поймав мой пристальный взгляд, и небрежно поинтересовался: – А среди твоих знакомцев из числа купцов никто не знаком с кем-нибудь из шляхты? Я имею в виду магнатов.

– Это ты о Радзивиллах с Сапегами? – уточнил я.

Дьяк хмыкнул. Судя по тому, что глаза его вновь оживились, уточнение ему понравилось.

– Тебе и о них ведомо? – полюбопытствовал он.

– Немногое,- деликатно ответил я,- Так, краем уха слыхивал кое-что, но не более.

– Так-так… – протянул он и отложил ложку в сторону.

Томить царского печатника я не стал. Правда, полностью удовлетворить любопытство Висковатого все равно не получилось, но такой уж он человек – сколько ни выкладывай информации, все равно ему мало.

Впрочем, если честно, то ничего конкретного я и не сказал, только вкратце указал причины, по которым большинство литовских магнатов могли и должны были ратовать за мир. Вообще-то хватило бы и одной фигуры – Николая Радзивилла по прозвищу Рыжий. Виленский воевода и литовский канцлер, то есть глава правительства Великого Литовского княжества, да плюс к тому еще и родной брат горячо любимой второй жены короля Сигизмунда II Августа Барбары. Куда уж выше!

То же самое можно было сказать практически обо всех остальных, включая в первую очередь православных вождей – князей Вишневецкого и Острожского – и так далее. В самой Польше настрой был примерно похожий.

Чем хороша история, так это тем, что в ней не обязательно заучивать все наизусть. Достаточно запомнить самые основные даты, а дальше можно и самому выводить закономерности, которые в большинстве стран непременно совпадают. Так и тут.

Чтобы понять общий настрой магнатов и шляхты, надо только припомнить, что еще десяток лет назад последний магистр Ливонского ордена Готард Кеттлер, прекрасно сознавая, что против полков Иоанна Грозного ему нипочем не выстоять, ринулся на поклон к польскому королю. Сигизмунду не очень хотелось связываться с Россией, но соблазн одним разом хапнуть такую большую территорию, к тому же густозаселенную и с обилием городов, оказался столь велик, что он не выдержал. Большую – это применительно к полякам, разумеется. У шляхты глазенки тоже разгорелись – должен же король поделиться,- и они Сигизмунда поддержали.

Кеттлер выжал из этой ситуации максимум. Он выговорил себе наследственное право на области Курземе и Земгале, лежащие к западу от Западной Двины. Причем образованное герцогство Курляндское, где он стал первым правителем, да еще город Рига к тому времени оставались, по сути, единственными кусками бывшего Ливонского ордена, пока еще не разоренными русскими полками, которые хозяйничали на большей половине оставшейся части земель, именуемых Лифляндия, как у себя дома. То есть Кеттлер поступил гениально – стал первым герцогом, тут же скинув изрядно надоевшую монашескую рясу рыцаря, обеспечил себе покровительство сильного государства, а взамен одарил Сигизмунда тем, что у него все равно отняли. Теперь ему можно было не вмешиваться, преспокойно наблюдая, как два здоровых пса (Русь и Польша) грызутся меж собой за одну кость.

Сигизмунд был на целых десять лет старше Иоанна IV, а потому поспокойнее, да и по натуре он был менее воинственным, в отличие от русского государя. Помнится, его за нерешительность и стремление откладывать важные дела на потом даже прозвали «король-завтра». Кроме того, его права изрядно ограничивались шляхтой.

Это русскому царю хорошо – заложил пальцы в рот, свистнул, всех быстренько собрал и вперед, за победами и славой. Конечно, и тут изрядные расходы, кто ж спорит, но перечить государю все равно никто не посмеет. Собор, который Иоанн собрал в 1566 году, чтобы решить всем миром вопрос, воевать ему дальше или не надо,- наглядное доказательство поразительного единомыслия. Все в один голос, даже купцы и духовенство, заявили: «Как повелишь, государь-батюшка». Никто не посмел возразить. Еще бы. Языки, которые изрекали неправильное, очень быстро вместе с головой отделялись от остального тела. Согласие с царем гоже не давало гарантии выживания, скорее – шансы, но возражение отнимало и их.

У Сигизмунда иное. Казна пуста, шляхтичи и магнаты, которые поначалу обрадовались дареному жирному куску, наконец-то разобрались, что от этого подарка изрядно припахивает мертвечиной, причем собственной, поэтому лучше бы решить дело миром, даже если последуют некоторые убытки.

Вот в таком примерно духе я и отвечал Висковатому.

– А сам-то ты как бы поступил? – прищурился дьяк.

«Не знаешь, что говорить,- говори правду»,- вновь вспомнил я.

Можно было бы набросать кучу патриотических слов насчет войны до победного конца, добавить, что честь дороже всего, и вообще мы этих полячишек шапками закидаем. Но я не стал. Не тот человек царский печатник, чтоб перед ним фальшивить. Да и почует он сразу. Дураки из грязи в князи не вылезают. В лучшем случае в любимые палачи, как Малюта Скуратов, но не больше. А такому, как Иван Михайлович, сумевшему из простых подьячих подняться до должности самого главного царского советника, с которого, чтобы не мешать ему разрабатывать стратегию, даже сняли обязанности главы Посольского приказа, надо говорить правду. Разве что сделать ее более обтекаемой, чтоб звучала не так резко, тем более если пойдет в унисон его собственным мыслям.

– Поляки с Литвой воевать устали,- произнес я медленно, стараясь тщательно подбирать каждое слово,- но и тут, как мне кажется, тоже народ умаялся. Опять же свей в Ревеле. Их ведь так просто оттуда не вышибить. Да и для чего все это? Чтоб торговля через Русь шла? Так ведь выходов в море у вас и без того хватает. Одна Нарва вместе с Ивангородом чего стоят, а если к ним прибавить Новгород, который еще полтысячи лет назад торговал со всем миром, то тут и вовсе неясно – зачем вам остальное?

– Не так-то все просто. Не хочет торговый люд через Новгород товар свой везти,- вздохнул Висковатый,- Нарву пошто брали? Да потому что она на одном берегу Наровы, Ивангород – на другом, и к этому другому почему-то никто причаливать не желает.

– Значит, пошлины невыгодные или еще что-то,- рискнул предположить я,- Теперь они к обоим берегам не захотят причаливать, вот и все. Станут возить товар через Ревель. Его возьмете – тогда через Ригу, а на нее уж точно сил не хватит.

– А коль осилим?

– У тех же поляков еще и Гданьск имеется. И что, так и станете лезть все дальше и дальше? Пупок развяжется. Надо иначе.