Чужая корона - Сергей Булыга Страница 55

Нет, не судят, гребут. Только куда они гребут, когда все потонуло? На что они надеются?!

Или, может быть, они меня, как ведьмака, боятся? Так я тогда сейчас глаза закрою, притворюсь, будто заснул, они и осмелеют… Вот дурни, а! Да разве я могу быть ведьмаком? Вы что, я тогда думаю, не знаете, что ведьмаков на судейские должности никогда не назначают, что это законом запрещено?! Вы что, Статута не читали, что ли?..

А, ладно! Дальше было так. Слез я с лавки, сел на дно челна, голову на лавку положил, глаза крепко зажмурил…

И сразу заснул. Спал я крепко, ничего мне не снилось. Другой на моем месте после обязательно приврал бы, сказал: мне тогда снился вещий сон!..

А вот мне ничего тогда не снилось. И это справедливо, потому что чего тебе может сниться, если ты все потерял? Вот так, без всяких снов, я спал себе, спал, спал…

Вдруг меня в плечо толкают, говорят:

— Пан судья! Пан судья! Посмотри!

Я посмотрел вперед. Ого! Там из воды что-то торчит. Верхушки деревьев, что ли? А так вокруг все как и было: одна вода. А небо темное, мрачное, в тучах, и дождь моросит. Я говорю:

— Давайте, давайте, гребите. Уже совсем мало осталось.

А сам думаю: мало чего? И до чего? Ну и подплывем мы к тем верхушкам, а дальше что? Что нам потом с ними делать, веники из них вязать, что ли?! Но молчу. Подчиненных нельзя расхолаживать, подчиненные всегда должны верить в победу. Так что они дальше гребут, а я сижу, строго молчу. Верхушки — а это точно они, их уже хорошо видно — к нам все ближе и ближе. И их, этих верхушек, этой затопленной пущи — я встал и посмотрел — аж до самого горизонта. Вот, думаю, это все, что от нашего Края осталось, никто не спасся, даже звери потонули. Но молчу! То и дело чуб приглаживаю, усы важно покручиваю. Мы плывем.

Вот подплываем, заплываем в ту затопленную пущу. Теперь вокруг, куда ни глянь, только одни голые ветки и торчат. Ничего не скажешь, мрачное видовище.

Вдруг ворона из веток взлетела, покаркала на нас и улетела. А мы от счастья аж трясемся — живая птица, Боже мой! Вот ведь как оно порой в жизни бывает, никогда я раньше не думал, что буду так радоваться тому, что меня ворона обкаркала.

А вот еще одна ворона! Тоже каркает. А вот еще! Еще! Да и деревья из воды уже не только одними верхушками торчат, а если с человеком сравнивать, то уже как бы по пояс повылезли. Дивное дело! Вода не убывает, это ясно, а наша пуща из воды все выше, выше поднимается. Э, думаю, так, может быть, не все так плохо, как мне думалось?! Может, это не весь наш Край под воду провалился, а только старые вырубки? А что! Мы ведь это там, на вырубках, Цмока убили, вот он вырубки и провалил. А здешний Цмок живой, вот его пуща и не утопилась. То есть, как я раньше и предполагал, Цмок не один, их у нас много, как, скажем, водяных или русалок. Кроме того…

Ну, и так далее. Одним словом, мы плывем, я рассуждаю, а пуща все выше, выше, выше из воды выходит…

Вдруг эти весла пробросали, заорали:

— Э-э-э! Э-э-э! — как дикие бараны.

Я подскочил! Глянул туда-сюда…

А они:

— Пан судья! Туда смотри! Наша хоругвь!

Смотрю — и точно — прямо впереди, под деревом, на малом грязном земляном бугре стоит их ротная хоругвь. Ровно стоит, сама собой, как будто ее кто-то нарочно в землю воткнул, а перед этим от тины и грязи отчистил…

А вот и этот кто-то! Из-под хоругви, с земли, вскакивает сам пан ротмистр, живой и невредимый. Правда, весь грязный, оборванный и местами даже окровавленный. Но зато радостный! Руками машет, кричит:

— Эй! Эй! Сюда!

А куда же еще?! Мои молодцы на весла навалились, живо до ротмистра доехали. Ох, он радый был! Он аж скакал от радости. Но и у нас тоже немало было радости, когда мы наконец на твердую, правда не очень твердую, землю сошли, то есть на тот грязный бугор. Там мы сперва наобнимались, накричались, потом я спрашиваю Драпчика:

— Как ты сюда попал?

— Да вот, — он говорит и на хоругвь показывает, — это она, язва, во всем виновата.

— Как так?

Он тогда и рассказал, как было дело. А было это так. Когда Цмок навалился на них и поставил их челн на дыбы, хорунжий испугался и выпустил хоругвь. Она и полетела в воду. Драпчик, такое увидав, сразу кинулся за ней, нырнул и вынырнул, подплыл, схватил ее за древко… Но тут вдруг самого его кто-то схватил за ноги и потащил на дно. Драпчик тонет, но хоругвь не отпускает. Хоругвь по уставу — священная вещь, сам погибай, а хоругвь не бросай. Он и не бросил, пошел с ней на дно. И вот уже лежит Драпчик на дне, хоругвь к груди прижал…. А тот, который его утопил, не унимается — он ему руки крутит. А Драпчик не дается! А тот его тогда по голове, по голове! А Драпчик еще крепче держится! Тот тогда как кинется к нему на грудь и как вопьется ему в горло, как начал его грызть! Тогда Драпчик из последних сил как закричит!.. Нет, закричать не успел — захлебнулся. И уже как будто помер… А потом, когда очнулся, видит: он лежит вот на этом самом земляном бугре, можно сказать, почти что острове, а рядом с ним стоит его хоругвь. Но кто ее в землю воткнул и кто его самого на берег вытащил, Драпчик не знает. Да это и неудивительно, он же тогда был чуть живой. Вон какие у него раны, вон какой он весь искусанный, изодранный. Он, говорит, только на третий день смог на ноги подняться, а первые два лежал гнилым бревном, думал, не выживет.

— Э! — -говорю. — Чего ты мелешь? Это какой еще такой третий день?! Мы же еще только сегодня ночью с Цмоком бились! Так или нет, служивые?!

— Так, — они кивают, — точно так.

Драпчик посмотрел на нас, посмотрел, головой прокачал и очень недовольно отвечает:

— Ну, я не знаю! Может, вы в таком хорошем месте были, что и времени не замечали. Выпивали себе, закусывали… А я здесь пять дней и пять ночей на одних сырых лягушках просидел! Вот почему мне каждый завтрак, каждый ужин памятен!

Пять дней! О, думаю, вот это улика так улика! Но ничего ему не объясняю, а просто задаю осторожный вопрос:

— И что, пан ротмистр, ты здесь все эти пять дней и пять ночей так один и просидел и никого не видел? А свидетели у тебя на это есть?

Он страшно на это обиделся, весь аж покраснел, но удержался и ответил:

— А вот представь, что есть!

— Кто?

— Пан инженер, вот кто!

— Кто-кто? — я вроде как с насмешкой переспрашиваю, а на самом деле меня уже всего трясет. — Какой тут еще инженер?!

— Обыкновенный, — отвечает ротмистр. — Он вчера здесь в лодке проезжал.

— А! — говорю и хитро улыбаюсь. — Это такой толстый, рыжий, вот с такими длинными усами? В богатом желтом кунтуше?

— Нет, — отвечает Драпчик. — Совсем не такой. Этот был худой, чернявый, гладко выбритый. В серой чужинской свитке. Он и сам, похоже, из чужинцев.