Мой Пилигрим - Ксения Татьмянина Страница 55

— Никогда, — он взял ее руку и поцеловал пальцы, — даже если меня будут пытать, я никогда не выдам твоей тайны!

— Не надо, — Тактио робко отняла ладонь, — я не достойна такого. Это Служителям целуют руки, за их молитвы и благочестие. А я из колдовского рода, это… нельзя так.

— Я жив.

— Пусть же никто не догадается, что вы умирали. Нужно здесь все убрать, сменить постель и одежду. Кто же в Замке совершил такое?

— А вот завтра по глазам и узнаю. Убийца уверен, что совершил свое черное дело наверняка, и не сможет удержать лица, когда увидит меня невредимым. Иди к себе, Тактио, я справлюсь. Не оставайся здесь.

— Спасибо, Служитель.

— Милая девочка, и это ты еще меня благодаришь? Я обязан тебе, и никогда не смогу расплатиться!

— Не говорите так. Исцеление не требует платы, а я лишь проводник.

Она ушла. А ему хотелось кричать и ликовать от радости жизни.

Тактио лихорадило, — ее не согревал ни огонь в очаге, ни горячая вода, в которой она смывала засохшую кровь. Никогда прежде ей не приходилось сталкиваться со столь стремительной смертью. Девушка впервые чувствовала, как она перетягивает жизнь на свою сторону, как непросто это дается. Он был на волосок, она успела ровно на один последний миг.

Я знал это. Но Тактио ничего не говорила. Она ни слова не произнесла, как вернулась, только поставила котел нагреваться, и залила весь остаток воды в ванну. Скинула одежду и с головой погрузилась в воду. Не кровь ей была противна, а ощущение смерти, прилипшее вместе с ней.

Вода была холодной, и Тактио покрывалась мурашками:

— Хочу тепла… тепла… когда же нагреется котелок.

Я был благодарен ей за слово «хочу» и тут же исполнил желание. Вода нагрелась, и она дрожала уже не от холода, а лишь от волнения.

— Мне отчего-то страшно, Патрик… я расскажу тебе, что случилось, обязательно. Но только не сегодня. Хорошо?

— Конечно, госпожа.

Отмывшись, она одела рубашку, просушила у огня волосы и целебным травяным бальзамом натерла руки. Ей стало чуточку спокойнее, когда она вновь сокрыла их под тонкими перчатками.

— Не гаси камин, пусть огонь горит до утра.

Она легла, укрылась, но уснуть не могла. Я видел, как время от времени подрагивает ее плечо.

Как же мне хотелось уберечь ее, успокоить, оградить ее от всего. Нежную, хрупкую и прекрасную.

— Патрик, — шепнула она, открыв глаза и приподняв голову, — ты здесь?

— Я всегда здесь.

— Можно тебя попросить… только не обижайся на меня за такую просьбу, пожалуйста.

— Все, что угодно.

— Ты можешь подумать, что это глупо и так поступают лишь дети, но… можно я возьму тебя к себе и обниму тебя?

Мне казалось, что я летел, а не шел к кровати. Тактио сняла с меня шапку, плащ и обувь, и, накрывшись одеялом, уложила у самой шеи, прижав к себе. Когда маленькой девочке страшно, она боится остаться в темноте, и засыпает, только обняв покрепче игрушку. И моя госпожа сейчас сжалась, словно ребенок, накрыла меня ладошкой, и перестала дрожать.

Если бы у меня было сердце — оно бы зашлось в биении. Если бы у меня были глаза, я бы плакал от счастья. Если бы я был из плоти и крови, я бы обнял ее сам и согрел своим теплом. Если бы… если бы…

— Не называй меня госпожой, — вдруг прошептала девушка, — я никогда не понимала, почему ты меня так называешь. А знаешь, я признаюсь тебе кое в чем. Совсем недавно я видела сон. Там ты был такой же маленький, как сейчас, я говорила тебе что-то, рассказывала, а ты сидел на подоконнике и слушал. И вдруг мне показалось… что я вижу твое лицо.

Тактио шептала, не открывая глаз. Она схмурилась, и из-под сомкнутых ресниц покатились слезинки.

— Не крашеное дерево, а лицо… ты был таким юным и тонким. Таким остроносым, таким темноглазым… с печальным взглядом и милой улыбкой. Ты был…

Она не договорила. Ее слезы пропитали мне нитяные волосы и плечо, я обнял ее ладонь и растворялся в собственном счастье и собственном горе.

Да, моя Тактио, я был человеком. Слишком глупым и слишком упрямым мальчишкой, который за жажду свободы и воли ныне платит проклятием…