Разделенные - Анна Пляка Страница 55

— Надеюсь, Уэниси Ясуо будет ценить ум своей жены.

И, пригубив чай, опустил глаза, скрывая их выражение. Сидящая напротив него женщина отвернулась, встала с таким спокойным, умиротворенным лицом, за которым может скрываться только очень старая, ставшая почти неощутимой, боль. Принесла еще чая, склонилась рядом с мужем, наполняя его чашу. Хэчиро не удостоил жену даже взгляда.

Акайо медленно выдохнул сквозь зубы, чтобы суметь сказать спокойно:

— Тамико училась при храме, читала много свитков. Не у всех есть такая возможность. Некоторые отдают всю свою жизнь тяжкому труду на благо Ясной Империи, и если вы не можете изменить их участь — не судите их.

Ответом стал злой взгляд, Акайо почти услышал "не смей осуждать меня, мальчишка!", почему-то сказанное отцовским голосом... Но Хэчиро тут же опустил голову. Ответил тихо и неожиданно кротко:

— Вы правы. Прошу простить, я слишком беспокоюсь о том, помогут ли нам маски. И примут ли их. Я староста, но традиции хранят другие.

Акайо на миг удивился — как можно не принять то, что очевидно облегчит жизнь, продлит ее срок? Потом вспомнил, как каждый год сначала в деревне, а потом в частях, куда заносила его служба, зачитывали целый список запрещенных императором вещей. Он тогда старательно слушал, чтобы при необходимости заметить нарушителей. Он верил, что это укрепляет империю, и поэтому сейчас мог вспомнить запреты — кимоно выше лодыжки, сандалии монахов с опорами короче ладони, дома рабочих, превышающие размер десяти циновок…

В этом была логика? Или просто кто-то решил, что традиция важнее удобства?

Вынырнула из-под занавеса Таари, села перед своей чашкой. Ее глаза смотрели мимо всех, все еще повторяя строчки ответа, Акайо замер, не дыша, боясь сбить ее с мысли. Наконец она резко кивнула, подняла голову, посмотрев в глаза Хэчиро. Велела:

— Запишите. Слишком мелких зверей, кого не хватит на пару перчаток, не бейте. Сначала срезаете со шкуры остатки мяса и жира, начисто. Для этого нужно сделать перекладину себе под рост, чтобы животом прижимать к ней кожу шерстью вниз и счищать ножом пленки. Работать надо от хвоста, к голове и краям, вести лезвие от себя. Потом промываете в холодной воде...

Она диктовала, иногда запинаясь, взмахивала руками, не в силах подобрать слова на не родном языке. Глядела на своих рабов требовательно, и они старались понять, угадать, извлечь из глубин памяти все, что когда-нибудь слышали о работе кожевенников. Хэчиро торопливо писал, его жена, бегающая с табличками и чернилами, с все увеличивающимся изумлением смотрела, как восемь мужчин следуют за одной женщиной. Мелькнула и пропала мысль — не только Хэчиро не сможет забыть умную невесту.

— Все, — наконец выдохнула Таари. Тут же добавила: — Если жира или масла нет, и коры нужной нет, подержите кожу над... слабым? маленьким? тлеющим! костром половину дня. Должно помочь. Вот теперь точно все!

Закончил последние иероглифы Хэчиро, помедлил, глядя на стопку исписанных пластинок. И, как был на коленях, склонился в глубоком поклоне, коснувшись лбом земли.

— Я клянусь все годы, что подарят мне эти знания, отдать служению на благо рода Оока.

Поперхнулась чаем Тэкэра, закашлялась. Непонимающе моргнула Таари, переглянулся с остальными Акайо в молчаливом ужасе — если принимать это обещание, то нужно называть деревню, и как бы вдохновленный староста не собрался идти с ними прямо сейчас! Иола положил ладонь на плечо Хэчиро, заставил выпрямится. Слов, однако, тоже подобрать не смог. Голос вдруг подал Тетсуи:

— Весной год за щедрость не благодарят. Вы трудитесь на благо Ясной Империи, наш долг помочь вам в вашем труде. За это не просят и не берут награды.

Хэчиро в ответ возблагодарил императора за счастье служить ему столь многословно, что Акайо запутался еще на середине тирады. Допил чай, дослушал. Встал.

— Долг зовет нас. Благодарим за прием, господин Хэчиро.

Никто не возразил, хотя они и собирались остаться на ночевку в этой деревне. Но сейчас не взяли бы даже еду в дорогу, если бы на даре не настаивали так упорно, что отказаться, не оскорбив, стало невозможно.

Было неприятно, чудилась несправедливость, лживость собственных действий. На них смотрели как на чудотворцев, а они не знали, поможет ли хоть что-нибудь из придуманного ими. Они вообще не сделали ничего особенного! Самым сложным был пересказ и перевод, а не ворох предположений или инструкции, добытые из эндаалорской сети.

Похоже, это было самое незаметное и в то же время самое большое отличие двух стран. Свобода знаний.

***

До перекрестка дошли молча. Из сгущающихся сумерек вынырнул Кеншин, пристроился в середину цепочки, ничего не спрашивая. Ощущение неправдивой, глупой вины за порядок вещей гнал их вперед, но когда дорога под ногами начала сливаться в темное пятно, пришлось задуматься о ночлеге. К счастью, они недавно прошли мимо поляны, вернуться на которую не составило труда.

Развели костер, разложили скатки, натянули тент. Ушел с котелком в темноту и вернулся с водой Рюу. Заварили взятый с собой чай, и, только отпивая из своей чашки, Акайо почувствовал, как исчезают невидимые руки, схватившие его за горло в деревне.

— Слава предкам, они будут увлечены вопросом, можно ли использовать маски, а не откуда взялись такие странные путники, — вздохнула Таари. Естественно было бы продолжить словами о том, что им не следует так рисковать, но никто из них не считал такое самоустранение правильным. Вместо этого Таари вдруг повернулась с Кеншину, спросила: — Как ты сбежал?

Он даже не стал изображать удивление, только поморщился:

— Случайно. Мне было пятнадцать и не было отца, который выбрал бы мне жену, поэтому я должен был отправляться собирать сок, не заведя детей. Сначала все получалось, а потом дождь начался раньше, чем ожидали. Старшие побежали закрывать бочки, я, с последним ведром сока, тоже...

Кеншин рассказывал, а Акайо почти наяву видел того юнца, каким он был. Как худой мальчишка бежит под все усиливающимся дождем, прикрывая собранный урожай своим телом, и тот плещет в стенки ведра, брызгает на одежду. Вот уже виднеются бочки, машет рукой еще выглядящий на свой возраст Хэчиро… Ноги скользят по размокшей земле, мальчик всплескивает руками, пытаясь поймать уходящее равновесие, густой ядовитый сок льется из слишком сильно наклоненного ведра, обжигает держащую рукоять ладонь. Мальчик падает, упущенное ведро летит, кувыркаясь, в серое небо. Он успевает зажмуриться и кричит, когда с таким старанием собранный сок заливает его лицо.

— Меня спас дождь, — голос Кеншина оставался спокоен, только руки сжимали чашку так, что та чудом не трескалась. — Когда я упал, он превратился в ливень, и смыл кислоту прежде, чем она успела разъесть щеку до кости. Меня отнесли в деревню, мама и жены братьев ухаживали за мной... Наверное. Я не помню. Все время было холодно, чудилась какая-то чушь. Я даже не помню, как ушел, только лес, дождь и странных людей, которые меня подобрали. Очнулся уже в больнице, а дальше как у всех.