Пелко и волки - Мария Семенова Страница 55

Потому-то последний сноп вместе с волком часто оставляют вполе – Богу Волосу, наполняющему ключницы зерном. Пусть следующим летом гущевырастет его рыжая борода – золотой хлеб. А не то всё же срезают этот сноп ивручают припозднившемуся в работе жнецу: пусть-ка подкинет злого Волка всоседнюю деревню, отведёт беду от своей! И если соседи, поймав, наставят емусиняков, то и поделом растопыре…

А стоит не углядеть – Хлебный Волк выскочит из снопа иприкинется человеком. Незнакомым, чужим человеком, вроде меня. И берегись незадачливыйстранник, если только ты взаправду не дух! Благодари судьбу, если простопоколотят и с гиканьем бросят в реку, заклиная будущий дождь… Могут ведь иубить. Ибо иначе хлебное поле перестанет родить. И тогда – не то что вымолвить,помыслить страшно – голод!

Когда они двинулись ко мне всей кучей, держа наготове ктопалку, кто серп – я не побежал. Я хаживал в битвы под славным княжеским стягом.Рядом с самим Вадимом Хоробрым – по правую руку! Кто не жил в дружинной избе, томуне понять. И я видел, как идут в бой датские викинги. Шлем к шлему, топор ктопору! Если уж я не бегал от них…

Два верных товарища были у меня здесь. И один из них –железный. Я откинул плащ с правого боку и положил руку на меч.

Они остановились. Они были похожи на свору собак, гнавшихзайца и встретивших матёрого волка. Лес так и звенит от свирепого лая, ноподходить первым – на верную смерть – я ведь тоже не шутил… И тут над моейголовой свистнули в полёте стремительные крылья: я сразу узнал птицу, но и то,кажется, вздрогнул. Белая молния сорвала шапку со стоявшего ближе других. Тотпригнулся, отскакивая, а кречет привычно сел на моё плечо и стиснул егосильными лапами, прокричав вызывающе и гордо. Мой второй товарищ тоже готов былза меня постоять.

Жнецы начали переглядываться. Небось не всякий день являлсяк ним сюда изрубленный в сечах воин, да ещё с белым соколом на плече. Я понял,что теперь мне следовало действовать быстро: выдернуть из ножен меч и проложитьсебе путь, пока не взяли в кольцо. И пусть пеняет на себя тот, кто посмеетзагородить мне дорогу. Чтобы думали следующий раз, кого принимать за ХлебногоВолка!..

О Братиле я успел уже позабыть. А он вдруг появился из-замоего плеча – да и пошёл себе прямо вперёд, попросту отодвинув рукой кого-то изнападавших. Я и не понял сперва, куда это он шёл. Но потом увидел: поранившаясядевчонка стояла на коленях в колкой стерне, сжимая больную руку здоровой.Из-под её пальцев, из-под наспех наложенной повязки бежал алый ручеёк.

Две женщины хлопотали около неё, готовя жгут. Братилаотстранил и их. Опустился наземь рядом с девчонкой. Взял её руку в свою ипринялся разматывать повязку.

Я со стуком вдвинул меч в ножны: он не пригодится мнесегодня. Жнецы по одному покидали сдвинувшийся было круг и уходили смотреть.Пошёл и я: мне было почти досадно, что так и не довелось их проучить.

Веснушчатая девка была одета не лучше самого Братилы:рубашонка – заплата на заплате, ноги вовсе босые. Русая коса растрепалась, вглазах – страх.

– Уймись, руда непослушная, – гладя кровоточившуюруку, тихо проговорил Братила. – Тебе приказываю: уймись…

Тут-то ахнули разом все, кто смотрел. Алый ручеёк поредел наглазах! Девчонка закусила губу: не припомню, чтобы кто смотрел на меня, как онав тот миг на Братилу. А он продолжал по-прежнему тихо:

– Два брата камень секут. Две сестры в двери глядят.Две старухи в воротах стоят. Ты, бабка, воротись, а ты, кровь, утолись. Ты,сестра, отворотись, а ты, кровь, уймись! Ты, брат, смирись, а ты, кровь,запрись! А будь слово моё крепко!..

Кровь совсем перестала течь. Братила бережно отёр руку иснова перевязал. И девка тут же испуганным зайчонком кинулась прочь, забыв дажепоблагодарить. Братила улыбнулся вслед своей виноватой улыбкой. Она всё-такикончит жать самой последней, и кто-нибудь из парней срежет последний сноп,метко запустив серпом. Свяжут страшное чучело Волка и отдадут его ей…

– Уж ты, батюшка ведун, не серчай на нас,непутёвых, – согнулся перед Братилой тот, кого едва не поклевал мойМорозка. – Обознались…

У него на серебряной бляхе богатого ремня красовался ведомыймне знак: прыгающая рысь. Так метили своё добро кременецкие князья. Стало быть,я почти пришёл…

– Не побрезгуй хлебом-солью, господине, –кланяясь, продолжал жнец. У него был крутой возлысый лоб и глаза охотящегося лиса. –Остался бы, пожил у нас…

Вот и расстался я с Братилой: не жаль. Вызнать бы ещётолько, какая тут ближняя дорога в Кременец… Морозка снова крикнул, переступилна плече, жёсткие перья коснулись моих волос. Братила оглянулся на меня – я этопочувствовал – и сказал:

– Да не один я тут, добрый хозяин.

Ох и не привык же я ходить за кем-то в меньших товарищах!Единственно за князем, но то разговор особый! Я рывком повернулся к Братиле… новстретил его удивлённые чистые глаза, и ярость во мне погасла. Сразу. Как и небывало её. Братила в мыслях не держал чинить мне обиду. Просто хотел, какпоучают старые люди, отплатить добром за добро…

А в остальном деревня Печище ничем меня не удивила. Я их,таких, не две и не три повидал ещё дома, в Ладоге, когда Вадим Хоробрый ходил снами по дань. Только у нас жила всё больше ижора да весь. Там почти не сеялихлеба, лесной народ кормился тем, что давали озёра да зелёная чаща. Дома у нихдержались на срединных столбах, укрывались крышами из корья, огораживалисьзаборами из косых жердей, не всякому волку перескочить. Здесь же обиталословенское племя: добрые рубленые избы в ряд стояли по высокому берегу речки.Много, целых восемь дворов. Большая деревня, богатая. Любо остановить глаз.

От леса её отделяли старопахотные поля, давно ужепревратившиеся из кормильцев в сторожей: не подойдет незамеченным ни зверь, ничеловек. А поодаль дымила труженица-кузня, и звонко разносились в предвечернейтиши мерные удары ковадла.

Я шёл следом за старейшиной и Братилой и думал о том, что он,Братила, кажется, поступил со мной добрее, чем я с ним. А впрочем, не всё лиравно…