Между степью и небом - Федор Чешко Страница 55

Чуть погодя, правда, конфузец вышел. Убедительнейше было доказано, что пресловутые останки принадлежат ископаемой свинье. Кой-какие бульварные газетёнки даже смели пописывать, будто в дальнейшие умозаключения ошибка не вкралась, и что свинья эта самая и есть наидоподленнейший предок нынешних самозванных ари…

А? Закурить? Я? Да недурно бы; уши, признаться, давно уж пухнут. Но ваши сигаретки… Еще хуже наших папирос: только в носу свербит. А настоящее курево должно продирать до нутра ду… О-о! Что, подлинная “Корона”?! И не жалко? Ну, моя благодарность просто безгранична… в пределах разумного. Да-да, спасибо, я знаю как надлежит обращаться с подобной ценностью…”

Негромкое клацанье, слабый отблеск на мокрых листьях… Ч-черт, собеседнички аж так близко?!

“Да, господин доктор, озадачили вы меня, – рассказчик затянулся громко и смачно. – Я уж готовился за хулу на арийцев получать зуботычину, коли не хуже, а вы мне сигару… Видимо, нужны мы вам просто-таки немыслимо… Что ж, продолжаю.

Вернемся-ка к моему знакомцу-остзейцу. Пробовал я тогда с ним спорить, да враз закаялся – очень уж он ловко любую тему сворачивал на вековые традиции европейского парламентаризма, то бишь демократии. А по мне, только вдумайся, из кого те правековые парламенты состояли да чем занимались, и начинает казаться, будто бы этакая демократия от классической деспотии отлична лишь количеством деспотов.

Однако же, не смотря на… Нет же, никак я ничего не резиню! Имейте хоть на иоту терпения, интродукция уже вот-вот… Должен же я доказать, что сведущ-силён не только в древних северовосточных художествах, как вам про то наябедничали!

Так вот-с, не смотря на многие моего остзейского знакомца пренеприятные качества, несколько лет кряду я таскался к нему в гости и готов был часами сносить его поучения. Уж больно интересная имелась у него коллекция средневековых мечей. Он, стервец, её по всему миру собирал, и причём с толком. Так что насмотрелся я всячины преизрядно (а глаз-то у меня по роду главных моих занятий приметливый, цепкий) и потому с уверенностью могу не по одной лишь резьбе на рукояти сказать: то, что вы мне показали – подделка. И, надо отметить, весьма…”

…А завеса, выкравшая такой важный кусок памяти, отчего-то именно теперь решила пойти на уступки. Нехотя, словно бы через силу истончилась она, попрозрачнела, разрешила, наконец, увидеть кое-что из скрываемого… именно увидеть – будто со стороны, как чужое. События вспомнились; собственные страхи даже (например, подозрение, что треклятый очкастый герр доктор был прекраснейше осведомлён о Михаиловом присутствии в ближних кустах)… Вот только собственные этот и другие страхи вспомнились как несвои. Как не собой пережитые.

Неясный звук, который Михаилу расслышался хуже, чем караульному эсэсу, наверняка впрямь был девичьим вскриком. В два голоса. Хором. От ужаса. От такого ужаса, что получилось очень тихо и очень коротко. Небось, увидь любая из них беспомощного новорожденного крысёнка – аж в Чернохолмье бы стёкла повысыпались от визга. А тут…

Когда Михаил кое-как добрался до укромной прогалинки среди ракитника, на которой оставлял своих спутниц, Вешка и Маша по-прежнему были там. Только теперь они были там не одни.

Стоя на коленях, судорожно вцепившись друг в дружку, девушки затравленно таращились на… На что? Или всё-таки на кого?

Лейтенант Мечников как выполз на прогалину, так и замер, приподнявшись на локтях, нелепо задрав голову в съехавшей на нос фуражке и отчаянно пытаясь совладать с пляшущим в руке револьвером, прицелиться, наконец, в… Чёрт, да возьмут ли ещё пули этого… это…

Двурукая двуногая тварь. Вся облеплена то ли грязными космами, то ли корьём каким-то. Скорчилась на краю поляны – обняв колени, положив на них обросший мохообразной дрянью кретинский недоразвитый подбородок, уперев в закляклых девиц пристальный взгляд крохотных глаз, вмятых куда-то под самый лоб… То есть нет, лба у потворы как раз почти что и нет – его тоже словно бы вмяло внутрь черепа, выперло вперёд уродливым козырьком лысых надбровий…

Человек? Нос – две вывернутые ноздряные дыры; тяжеленная челюсть; безмочечные волосатые уши сторожко зашевелились при Михаиловом приближении…

Обезьяна? Хмурый взгляд через плечо – лишь зыбкий отсвет какого-то подобия мысли качнулся и сгинул в дремучей пустоте мутных глазёнок… Но Михаил под взглядом этим почему-то с облегчением перевел дух и принялся заталкивать наган в кобуру.

И тут ОНО попыталось заговорить. Похоже было, правда, будто попытка эта для самой же твари оказалась совершеннейшей неожиданностью, и ни во что путное так и не вылепились почти беззвучные шлепки серых губ да судорожные раззевания впечатляюще-клыкастой пасти… но то без сомнения была попытка заговорить. Почему “без сомнения”? А чёрт его…

Кошмарная тварь оборвала своё гримасничанье, раздраженно шлёпнув себя обеими ладонями по рту, и вдруг (как померещилось Михаилу, даже не вставая с корточек) прянула во взбитую ветром заросль. Прянула и мгновенно сгинула с глаз.

Михаил сел, утёр лицо рукавом – тот почернел от мокрети и грязи. Девушки покуда не шевелились… ну, то есть почти: таращились-то они уже не туда, где тварь сидела, а туда, куда она сгинула. И, опять же, языки у них мигом пооживали. Сперва, конечно же, Машин:

– Вот, я ж говорила, что сторож тутошний… Только он огромадного такого видал, а этот – тьху, мне и то до плеча… мозгля… Значит, их тут двое.

– То сторожу твоему с перепугу примерещилось, что громадный, – невнятно выдавилось сквозь кастаньетное пристукивание Вешкиных зубов. – И никакой это не контрик одичалый, это…

– А почему не одичалый? Одичать запросто еще и не так можно! Вот, говорят, в двадцатых…

Мечников не стал пресекать затевающийся диспут о возможностях контриков по части глубины одичания: из всех разновидностей женской истерики такая была наименее опасной и шумной. Он только оглядел диспутанток попристальней, убедился что обе вроде бы целы, выслушал пару веских доводов в пользу определяющего влияния звериной сущности буржуйской души на формирование внешнего облика в условиях изоляции от общества (Маша) и не менее веских аргументов про “да просто какая-то неизвестная науке северная горилла” (Вешка)…

“…и они тут же затеяли склоку по поводу названия рыжих дьяволов, державших нас в своей власти: один уверял, будто это яванские дриопитеки, другой звал их питекантропами – ну просто рехнулись оба…” Опять Конан Дойль лезет на ум с дурацкими своими цитатами! Кстати, если Вешка права и ЭТО – какой-то неизвестный и недовымерший вид, то понятно, откуда взялись сказки про леших и иже с ними… Тварь-то, кажется, умеет кой-чего по части гипноза… Почему бы, кстати, и нет? Почему бы северной горилле не уметь того, что по силам примитивно пресмыкающейся гадюке? Да, Вешка, наверно, права. И сэр Артур тоже прав насчёт рыжих дьяволов. Тварь-то впрямь рыжая. Верней – ржаво-бурая… точь-в-точь как мерещившийся давеча бредовый волк, на поверку оказавшийся пнём…

Кроме всей этой мути Михаил тогда ни о чём больше не успел подумать. Потому что рыжая то ли горилла, то ли одичавшая контра вернулась.