Орда. Книга 1. Месяц седых трав - Андрей Посняков Страница 54

– Вставай, поднимайся, Иван! Самураи!

Кто-то настойчиво тряс Дубова за плечо. Да Иван уже и сам проснулся, уже понял, что – самураи. По разрывам бомб и снарядов, по мерзкому завыванию вражеских пикировщиков, по тяжелым пулеметным очередям.

Вот, снова рвануло! На этот раз где-то совсем рядом.

– Ишь, старается, гад! – сплюнул в сторону того берега старшина Старогуб. – Видать, решились-таки, мало мы им тогда дали. Сейчас отстреляются, в атаку пойдут.

– Ничего, – сжав губы, Дубов – теперь уже первый номер – прицеливаясь, повел массивным пулеметным стволом. – Пусть только сунутся, сволочи!

Снова разорвалось. И еще! И еще! И еще! Свистящий осколок, залетев в траншею, пробил, опрокинул, отбросил в сторону стоявший на дне котелок с супом.

– Вот, гадина проклятая! – заругался на японцев Иван. – Эх, надо было вчера доесть!

– Чего ж не доел?

– Да неохота было.

Старогуб и Дубов разговаривали криком – а иначе как тут услышишь друг друга? Можно было бы помолчать, переждать, пока закончится артобстрел, пока из вражеских пикировщиков перестанут валиться бомбы, пока… В общем, дождаться относительного спокойствия и уж тогда поговорить. А вот и нельзя было ничего такого дожидаться, и не потому только, что все равно не дадут поговорить японцы, пойдут в атаку, нет, не только поэтому. Просто Дубов уже наловчился разговаривать в канонаду о каких-то привычных, насквозь обыденных вещах, сначала для того, чтобы отвлечься, подбодрить себя, а потом заметил, что разговоры эти точно таким же ободряющим образом действуют и на других, особенно на молодых, не обстрелянных еще бойцов. Ведь что такое вражеский артобстрел, бомбежка? Это не только вой и разрывы авиабомб и снарядов. Это – психика! Когда трясется, словно живая, земля, когда звенит в ушах, когда взрывная волна сметает на своем пути все, лавиной пролетая над траншеями, когда, чтоб уйти от всего этого ужаса, нельзя даже вжаться в землю – она же живая, трясется! Вот тогда приходится туго. Именно в этот момент, до вражеской – или своей – атаки. Уж тогда, выпрыгивая из траншей или отражая бегущих, плюющихся огнем врагов, уж тогда все воспринимается совсем иначе. Ты видишь – вот они, чертовы самураи, вот их шеренги, вот – злые огоньки выстрелов. А вот когда снаряды и бомбы… Вот они валятся на тебя с неба или еще неведомо откуда, и, независимо от воли, появляется такое чувство, что уже никак не спастись и ничего не поделать. И это поганое чувство нужно уметь в себе подавить, и Дубов, уже как и все обстрелянные бойцы, умел это делать, а молодежь, увы, нет. Потому и назывались молодые бойцы необстрелянными. Потому что не знали еще чувства, будто исключительно на тебя направлен разящий стальной вал, не знали свистящих осколков, горячей ударной волны и земной дрожи.

– Да-а, – улучив момент, снова закричал Дубов. – Придется завтра на кухне добавки просить!

Старшина засмеялся:

– Так они тебе и дали добавку!

– Гляди-и, догонят и еще дадут!

Это уже вступил в беседу сержант Гришко, славный такой парень из Мелитополя.

– Ох, как долбануло!

Все непроизвольно пригнулись, а с бруствера вниз полетела, осыпаясь, земля. Да, на этот раз снаряд упал совсем рядом… Еще бы чуть-чуть, и… Траншея, кстати, была выкопана с учетом старых бомбовых воронок. Но это ерунда, конечно, что снаряд – или бомба – два раза в одно место не попадает. Попадает, и еще как!

– Писатели вчера успели уехать? – прогоняя гнусные мысли, закричал Дубов.

А снаряды рвались, свистели, и все так же завывали бомбардировщики.

– Кто-о? – приставив ладонь к уху, криком переспросил Старогуб.

– Писатели! Ну, помнишь вчера приезжали вместе со штабными?

– А! Писатели! А я так думал – артисты. Больно уж песни душевно пели.

– Чего пили?

– Да не пили – пели!

– А!

И вдруг – затихло все, замерло! Вот, только что вокруг грохотало и лязгало, а сейчас – раз! – и тишина.

– Ну, братцы. – Дубов обернулся к своим. – Сейчас пойдут, ринутся… Ну а мы их тут встретим со всем нашим гостеприимством!

Как старший по званию, он выбрался на бруствер, осматривая местность… и увидел, увидел-таки серые фигуры врагов… Усмехнулся, поправляя на голове каску, – серые самураи, серая, словно выжженная, земля, и такое же серое утро…

– Приготовились! – оглянувшись, скомандовал Старогуб, с удовольствием наблюдая, как ладно и сноровисто действовали бойцы. – Главное, парни, не торопитесь. И помните, без команды не стрелять.

– Так точно, помним, товарищ старшина!

Сквозь прорезь в пулеметном щитке Дубов напряженно всматривался в позиции врагов. Во-он они, там, за рекою, близко… Ну, идите, идите…

Иван скосил глаза на старшину. Потом на своего «второго» – молодого парнишку из недавно присланных.

Старшина поднял руку:

– Винтовки – огонь!

Сухо защелкали выстрелы.

– Дубов, готов?

– Так точно, товарищ старшина!

– Огонь!

Пулемет застрочил основательно и утробно, будто какой-нибудь тароватый мужичок, плотник или столяр, сноровисто делал свою работу.

В тяжелые очереди пулемета вклинились короткие и злые трещотки – японские. И пошло! И поехало!

Со всех сторон слышались очереди, злые площадные ругательства, крики… У Дубова опять каска съехала набекрень, великовата была, все забывал сменить… Бамм! Ударила прямо в каску шальная пуля… а может, не шальная, может, и снайпер… Ух, как зазвенело в ушах! При артобстреле так не звенело. Видать, тяжелая пуля, пулеметная…

– Огонь, парни! Огонь!

А самураи уже принялись форсировать реку, тонули сотнями, но все равно упрямо напирали, огрызаясь огнем и умело используя местность.

– Ничего, – зло шептал Дубов. – Ничего…

Позади, в небе, вдруг послышался тяжелый густой гул бомбардировщиков. Иван на миг поднял голову и радостно улыбнулся – наши! СБ!

– Дайте им, гадам! – радостно, до слез, захохотал Дубов, чувствуя уже, что вражеская атака захлебнулась, что бой скоро кончится, что еще один раунд – может быть, даже последний раунд этой войны – закончился в нашу пользу.

А потом, уже после полудня, даже ближе к вечеру, когда вражеская атака была отбита, раненые перевязаны, а погибшие – ну, как же без них? – похоронены, – за позициями задымила полевая кухня.

– Ну, наконец-то! – весело прищурился Дубов…

– Вставай! – вдруг проснувшись, юноша пошевелил прижавшуюся к нему Джэгэль-Эхэ. – Хорошо бы чего-нибудь съесть!

Девушка тут же открыла глаза – взглянув на парня сперва непонятливо-изумленно, а потом – с видимым облегчением.

– Пойдем к кочевью. – Джэгэль-Эхэ уселась, притянув колени к груди, и Баурджин не без труда подавил в себе желание погладить ее по спине – не до того сейчас было. Насущными делами нужно заниматься, а не… всякими глупостями.