Гавань Командора - Алексей Волков Страница 54

Хуже плена может быть только смерть. Она ставит окончательную жирную точку на судьбе человека, и если потом приходится оправдываться за все, что сделал или не сделал, то уже в тех краях, из которых никто не возвращался и даже не сумел послать весточки. Конечно, всем нам не миновать сей доли, да стоит ли спешить? Переиграть ведь невозможно…

Советская власть придумала новые лозунги: «Русские не сдаются» и «У нас нет пленных, только предатели». На самом деле никакого бесчестия в плене нет. Если, конечно, ты честно выполнял свой долг. Остальное – судьба.

Самое худшее в том, что плен – это подобие рабства. Или тюремного заключения. В заключение я, слава богу, не попадал, но в рабстве был.

Больше всего гнетет неволя, невозможность самому распоряжаться своей судьбой. Ты никто, или почти никто. Человек, который не имеет почти никаких прав. В том числе – права свободно отправиться туда, куда душе угодно.

Во всяком случае, я находиться в Англии не хотел. Не моя это страна. Тоскливо в ней и скучно.

Мой толстый добродушный доктор передал кому мог о грозящей мне участи. По его словам, общество сразу встало на мою защиту. Разумеется, не из врожденного чувства чести, сострадания, жалости или уважения к достойному противнику. Все объясняется гораздо проще. Судьба переменчива. В эпоху непрерывных войн каждый вполне может оказаться на моем месте. Или же там может побывать сын или другой близкий родственник.

В основе гуманизма к пленным лежит элементарное чувство самосохранения. Ведь как аукнется, так и откликнется. Сегодня расправишься с пленным ты, а завтра, может, так же расправятся с тобой. Уж лучше проявить толику милосердия в надежде, что при неблагоприятном раскладе нечто подобное перепадет и тебе.

К простому люду это не относится. Их не считают за людей. Но к офицерам и вообще к представителям правящего сословия отношение достаточно неплохое. Да и войны заканчиваются рано или поздно, а в мирные годы дворянство живет единой семьей. Правда, очень недружной, но все же…

На мое счастье, я считался дворянином. Жан-Жак вообще был им с рождения. Но жажда странствий и приключений забросила его в Карибское море. Обратный путь занял годы…

В общем-то заурядная история младшего сына, чье единственное фамильное достояние – шпага да смелость. Недаром теперь, с угасанием флибустьерства, Гранье хочет ехать со мной в Россию. В надежде на новое счастье. А может, и на новые приключения.

Не знаю, помог ли врач, или моим подлинным лекарем было время, однако я постепенно шел на поправку. Еще сильно давала знать о себе слабость, порою болела или кружилась голова, но я самостоятельно вставал, ходил, пусть до хорошей формы было еще очень далеко.

Да, сильно мне досталось в этот раз! Не в первый, надо заметить, и не в последний. Но пуля – дура, а картечь – не умнее. Еще странно, что вообще остался живой.

Жан-Жак поправлялся быстрее. Если не считать сломанной руки, которой предстояло еще срастаться и срастаться.

Взявший нас в плен офицер, которого доктор обычно называл по титулу, в комнате не появился ни разу. Возможно, продолжал воевать дальше. А может, по зимнему времени отдыхал. Или готовил корабли к новым боям. По словам доктора, фрегаты нуждались в лечении не меньше, чем я. Помня таланты Гранье, я бы предположил, что больше.

За пределы комнаты нас выпускали редко. Раз в пару дней нам позволяли погулять по парку. А уж следили при этом так, словно мы немедленно должны были вприпрыжку нестись к морю.

Я бы понесся, если бы мог…

Счет дней был потерян. Я лишь мог сказать, что январь перевалил на вторую половину, а может, уже подходил к концу. Мы с Жан-Жаком неторопливо прикончили обед. Признаться, довольно безвкусный, простой, да к тому же далеко не обильный.

Да ладно, бывало в жизни похуже. Я же понимаю, что благородный баронет отрывает от сердца каждый кусок, а в итоге недоедает сам. На каждого кусков не напасешься.

Теперь делать было нечего. Английский обед по времени близок нашему родному ужину. Учитывая время года, скоро должно было стемнеть, а свечи баронет тоже отрывал от себя.

Я столько жаловался на хроническое недосыпание и вот теперь могу с уверенностью сказать, что хотя бы за первый год походов свое уже наверстал. Если включить сюда еще время, проведенное мной в беспамятстве.

Снаружи послышались голоса и поднялась небольшая суматоха. В поместье явно кто-то приехал. Как бы не сам хозяин.

Наше окно находилось в торце дома. Видеть вход мы не могли. Но пусть подобные приезды никак не отражались на нашей жизни, мы с Гранье все равно приподнялись, постарались выглянуть наружу.

Все какое-то развлечение в монотонном чередовании дней и ночей. Прошлой ночью кто-то с факелом прогуливался по парку, и мы внимательно следили за передвижением огня. Спать-то в нашем положении можно и днем.

Судя по окликам, похоже, в самом деле пожаловал хозяин, да еще в окружении немалой толпы гостей.

Шум в доме раздавался очень долго. Кто-то явно пировал. Помнится, я в свое время не гнушался обществом пленных. Им же тоже хочется посидеть в уюте, принять на грудь, поговорить.

Но это я. Человек простой, не знавший, не гадавший, что когда-то в прошлом превращусь в дворянина, и потому не привыкший взирать на людей свысока. А тут наверняка собралась белая кость. И у каждого родословная минимум с Вильгельма Завоевателя, а то и прямо из времен Рима.

Невелика беда. Зато можно спокойно предаться сну. Когда в жизни нет ничего хорошего, то хоть в ночных грезах порою находится утешение.

Не помню, что мне снилось. Наверно, действительно нечто приятное. Но даже поспать толком не дали.