Роковое наследие - Юлия Скуркис Страница 53

«Зато бесплатно поел», — подумал он и отправился дальше ловить удачу. Через два часа бесплодного хождения туда-сюда по единственной в селении улице мимо украшенных битыми горшками плетней актер почувствовал, что в животе у него началось нехорошее бурление.

Подоспев к началу спектакля, Фрад уже пребывал в полной уверенности, что селянкина брага оказалась несовместима с его артистической натурой.

— Грим! Плохо дело! — согнувшись пополам, пролепетал Фрад. — Я не смогу сегодня выступать. Обед не прижился.

— С ума сошел! — закричал Грим. — Народ уже собрался. Критик сидит в первом ряду! Сейчас я дам тебе жабий корень, и будешь выступать как миленький, иначе оставлю без жалования до конца сезона.

— Изверг! — пролепетал Фрад, смахивая капельки пота с бледного лба.

Спектакль начался. Еще никогда Фрад не играл обманутого мужа так вдохновенно. Его герой, мучаясь физической немощью и ревностью, обливался горючими слезами и хватался за сердце, которое все сильнее смещалось в область живота. Когда же красавица супруга в исполнении Анаис окончательно решила его бросить, сцена получилась просто душераздирающей: раздавленный ее вероломностью, но все еще любящий муж упал перед ней на колени, вцепился в платье и скорчился в смертельной муке у ног изменницы, едва не оторвав ей подол. Его завывания, мольбы и предсмертные хрипы выглядели столь натурально, что публика взволнованно затаила дыхание.

Благодаря вдохновенной игре Фрада пьеса получила совершенно иную трактовку. Вместо того чтобы, как это бывало ранее, смеяться над незадачливым рогоносцем, ему сопереживали. Когда же «сердечный приступ» наконец оборвал мучения несчастного, зрители сняли соломенные шляпы, а самые впечатлительные селянки зарыдали.

Анаис великолепно сыграла раскаявшуюся грешницу, выдав хохот за судорожные рыдания так умело, что никто не усомнился в причине появления слез. Монтинор и Сиблак, ответственные за иллюзорные декорации, тоже давились от смеха. В результате они опоздали с наведением нужного морока, и сцена, которая должна была происходить в саду, оказалась разыгранной в доме. Впрочем, этого никто не заметил, поскольку Анаис в срочном порядке подкорректировала свой текст.

Как только «мертвое тело» заслонил занавес, Фрад вскочил и, держась за живот, припустил туда, куда рвался всем своим естеством, раздраженно бросив Гриму:

— Мура этот твой жабий корень!

Таких оваций Фрад не слышал ни разу за свою актерскую карьеру. Покинув заветный куст, он вернулся на сцену и кланялся вплоть до следующего приступа. Грим в изумлении застыл перед овациометром, который показывал: «Браво!» Он стоял и наслаждался моментом, когда к нему подошел гендер.

— Поздравляю вас, — нараспев произнес он, слегка пританцовывая и производя элегантные пассы руками.

При длительном общении эта характерная манера поведения гендеров начинала выводить из себя. Иной раз собеседник, с трудом взяв себя в руки, дожидался конца витиеватой, неспешно произносимой фразы, смысл которой угадал еще пять минут назад. Люди же по природе энергичные и порывистые часто ловили себя на мысли об убийстве.

Грим приветливо улыбнулся и предложил гостю присесть — в таком положении пританцовывать сложнее.

— Я приятно удивлен, что встретил такой талантливый коллектив, который не считает для себя зазорным выступать в небольших селениях, неся искусство людям, — сказал Караэль в своей неповторимой манере. Он заправил за ухо прядь светлых волос, предоставив окружающим шанс полюбоваться золотыми побрякушками в ухе, число которых с первого взгляда трудно было определить. Крупные от природы уши гендера были купированы по последней моде для придания им остроконечности. Никаких иных характерных выкрутасов наподобие татуажа и пирсинга не наблюдалось. Это означало, что Караэль еще не вошел в возраст недовольства внешностью, но уже начинал тяготеть к избыточному украшательству. Правда, кричащие тона в одежде были подобраны столь мастерски, что не вносили в его облик ни малейшей дисгармонии. Духи, на вкус Анаис, были излишне приторными, но с косметикой критик ничуть не переборщил, а его шелковистым, льняным волосам, ниспадающим на плечи, можно было позавидовать.

— Вы, конечно, знаете, что гендеры никогда не оценивают творчество в любых его проявлениях поверхностно. Только лишь пропуская через себя, поэтому всякая неискренность ощущается нами как физическое воздействие, — продолжал излагать Караэль. — Сегодня я был поражен игрой вашего актера, его удивительным вхождением в образ. Я чувствовал его страдания! Это было не игрой, а самой жизнью. Как, кстати, имя этого поразительного фардва?

Грим ответил. Караэль извлек из-за пазухи свиток и прекрасным каллиграфическим почерком вписал Фрада «в анналы театральной истории».

— Никогда бы не поверил, — продолжил он свои излияния, — что горнодобывающий народец не чужд подлинного искусства. Фрад не просто талантлив, он находится на совершенно ином уровне актерской свободы, позволившей ему стать самым интересным актером на вашей сцене. У вас замечательный коллектив, я бы сказал, подающий большие надежды. Вы, конечно, знаете, уважаемый Грим, как редко встречаются поистине талантливые актеры. Я несказанно рад, что судьба занесла меня в это ужасное место, — гендер поежился, покосившись на селение, — и позволила отыскать «в грязи жемчужину». Проделав столь трудный путь от моря и найдя, наконец, отдохновение для души, я преисполнился новых сил.

Лицо Караэля действительно светилось счастьем. Гриму оставалось лишь кивать и любезно улыбаться, слушая его медленную, певучую речь. Впрочем, нет худа без добра: хвалебное слово известного критика могло существенно поправить дела труппы.

— Я долго искал тему для своего нового исследования, — сообщил Караэль, — и должен заявить, что на меня снизошло озарение! Я назову труд «Большие таланты маленьких театров» и посвящу его жизни и деятельности таких трупп, как ваша.

В груди у Грима екнуло, но масштабов надвигающейся катастрофы он еще не осознал.

Караэль поднялся, «дотанцевал» до овациометра и, приложив к нему свою длань, прошептал несколько слов. Он не поленился лично попрощаться с каждым актером и напоследок сообщил, что идет собирать вещи, чтобы завтра на рассвете отправиться в дорогу вместе с труппой. Эти слова вырвали Грима из оцепенения, он побледнел и, прохрипев что-то нечленораздельное, схватился за сердце.

— Не стоит меня благодарить, — неверно истолковал этот жест Караэль. — Это я искренне признателен вам за то, что закончился период моего творческого застоя.

Грим, как выброшенная на берег рыба, хватал ртом воздух, глядя на удалявшегося гендера. Придя в себя, он бросился укладывать реквизит, бормоча:

— Этого нельзя допустить! Уезжаем немедленно!

Труппа засуетилась. Ночью, в кромешной темноте, они покинули гостеприимное селение. Казалось, бегство удалось, но не тут-то было: у повозки с реквизитом неожиданно сломалась ось. Грим, шедший рядом, всплеснул руками и в отчаянии схватился за голову. Под дружное «А-а-а!» повозка завалилась в колючий кустарник, растеряв половину поклажи и чудом не придавив актеров. Грим рухнул на колени в дорожную пыль и возопил: