Магистр - Дмитрий Дикий Страница 53

Что же за услуги оказал юный Винсент Ратленд китайским властителям? Сделаем-ка небольшую временну́ю петлю и вернемся в конец девятнадцатого века в Китай, чтобы разобраться с этим вопросом.

Российский дипломат граф Александр Петрович Извольский в 1899 году служил в Токио, а его английский дипломатический коллега сэр Артур Николсон, первый барон Карнок, – министром-резидентом в Танжере. Однако барона многое связывало с Пекином: в поздних семидесятых он был там послом. Следует ли удивляться тому, что в 1899 году русский из Токио, от которого рукой подать до Пекина, и англичанин из Танжера столкнулись в Запретном городе, в сердце столицы Цинской империи?

Извольский всегда смотрел на Запад. Россия должна на десяток лет заработать мирную передышку, интересы ее лежат в Европе. «Равноудаленность»! Ни к кому не присоединяться накрепко, ни к прогерманскому, ни к проанглийскому блоку. А еще надо заключить с обоими блоками нейтральные соглашения: и вашим, и нашим. Что еще? Разрешить противоречия на Дальнем Востоке, с Японией, согласовать с Австро-Венгрией действия на Балканах. Но если основу европейского равновесия видели в союзе России с Францией, то поддержки Англии с помощью «равноудаленности» добиться было нельзя. Ключ к взаимопониманию между Петербургом и Токио хранился в Букингемском дворце. Оппоненты Извольского не желали разворота к Острову: Россия вступала в революционный кризис, и надо было сохранять привычные дружественные связи с Германией и Австро-Венгрией. Направившийся в Токио Извольский оказался в гуще борьбы за сферы влияния в Китае, и хоть он выступал адвокатом урегулирования русско-японских конфликтов через размен этих самых сфер, большого понимания его позиция не встретила: великодержавники жаждали демонстрировать силу, которой почти не оставалось.

Имея все это в виду, в апреле 1899-го граф Александр Петрович тайно явился из токийской резиденции в пекинский Запретный город. Для переговоров с ним из Танжера не менее тайно явился барон Николсон. Вдовствующая великая императрица Цы Си и ее еще более великий царедворец, старый тигр-милитарист и большой друг и России, и Англии Ли Хунчжан желали вести переговоры о судьбах Китая непременно на китайской почве.

Для придания встрече дипломатов в Пекине неформального характера в императорскую резиденцию пригласили хор воспитанников монахинь-пекинок из приюта Святого Валента. Тогда-то Винсент Ратленд и познакомился с Александром Извольским и Артуром Николсоном; с Ли Хунчжаном он уже был знаком. Когда во вступительной беседе с Адептом Винсент заявлял, что у него нет связей в высоких местах, он лгал: связи у него были, просто он не придавал им отдельного значения и особо ими не пользовался. А вот имевшие власть китайцы воспользовались им – как оружием.

Ли Хунчжан давно заметил черноволосого мальчика из Святого Валента, управлявшего хором и игравшего на органе или на рояле, имевшемся во дворце среди сокровищ императрицы, любившей западные диковинки. Юный музыкант привлек его внимание: на нем как будто было написано слово «независимость». «Если по-китайски, то с Севера на Юг, по позвоночнику, – подумал старый тигр, наблюдая за органистом и усмехаясь, – а если по-европейски, то с Запада на Восток, по плечам. Интересно, как он собирается нести этот крест?» Ли Хунчжан был мудрым и хитрым человеком (в той же степени, в какой голубой кит большой, а секвойя высокая): культура царедворства и связанных с ним интриг появилась в Китае за тысячу лет до того, как Ромул начал размышлять, где бы разместить Рим, и, в отличие от Рима, успешно развивалась еще три с половиной тысячи лет.

После концерта сановник отозвал Винсента в сторону и некоторое время молча на него смотрел. Потом он похвалил «его детей», назвал его самого «большим мастером» и преподнес юному органисту яшмовый перстень с печаткой. Мальчик вежливо принял подарок, поблагодарил и бережно опустил в карман (перстень был рассчитан на пальцы Ли Хунчжана).

– Могу я попросить тебя об услуге? – спросил старый царедворец, отрешившись от обычной китайской кэци [125]– церемоний и экивоков.

– Смотря о какой, – ответил маленький органист с неожиданной прямотой (ему не пришлось ни от чего отрешаться).

Ли Хунчжан сказал. На вечер и ночь Извольский и Николсон останутся в Пекине: Извольский в резиденции друга, священника православной Пекинской миссии, хранящего приезд дипломата в тайне, а Николсон во дворце, в специально отведенных апартаментах. Надо проникнуть и к одному, и к другому. Мальчик удивленно взглянул на сановника.

– Почему вы об этом просите? – спросил он. – Вы же видите меня во второй раз в жизни. Я не китаец. Проникнуть нетрудно, но…

– Мне некого отправить к ним, – объяснил Ли. – Все выпускники Шаолиня сейчас заняты, и они не знают иностранных языков. – Начало этой фразы было шуткой.

– Я тоже не знаю русского языка, – слабо сопротивлялся Винсент.

– Извольский – аристократ, – возразил сановник, – так что по-французски и по-английски он объясняется лучше, чем на родном языке. Кроме того, речь идет о китайском языке, ты его знаешь.

Винсент тихо вздохнул.

– Мне всегда интересно куда-нибудь залезть, и чем дальше, тем лучше. Но я бы не хотел кого-нибудь подвести.

Ли Хунчжан молчал. Затем он опустил голову и указал гостю на темный угол за бронзовой курильницей, источавшей тяжкий аромат. Винсент окинул страдальческим взглядом чистую, наполненную светлым воздухом концертную залу и последовал за сановником.

– У русского посла есть письмо, написанное по-китайски. Но русский шэньши [126]не знает китайского и не может никому показать его. Письмо от женщины. Это не связано с политикой. Мне нужно знать, что там написано.

Если бы Винсент был на пару лет младше, он бы не сдержался и охнул. Как, великий тигр, победитель Тайпинов, создатель китайского флота, человек, которого слушалась вдовствующая императрица… интересуется какой-то женщиной? Каким-то письмом? Он помолчал, стараясь не вдыхать запах благовоний, но нельзя же не дышать вечно.

– Конечно, – сказал юный органист. – Почту за честь. Почтенный господин Ли будет знать содержание письма раньше господина посла. Я пойду.

Ближе к ночи Винсент вернулся во дворец, был проведен к Ли Хунчжану и вручил ему точную копию письма. «Как ты это сделал?» – спросил господин Ли (фотокамеры, как может догадаться читатель, при Ратленде не было). Мальчик пожал плечами: «Прочел, запомнил, записал».