«Попаданец» на престоле - Сергей Шкенев Страница 53

— Извольте, значитца, принять, Ваше превосходительство! Первостатейный товар, ахвицеры все до единого!

— Вот как? И давно ли поймал?

— Нонеча утром. Как огурчики с грядки — свеженькие!

— Да? — Иван Андреевич выдернул из жиденькой толпы худосочного мужичонку и обратился к Бенкендорфу: — Как вы думаете, господин полковник, такое в английской армии часто встречается?

— Веянья моды порой бывают столь причудливы…

— Помилуйте, Александр Христофорович, какая мода может заставить англичанина отрастить пейсы?

— А вдруг это маскирующийся шпион?

— Кто шпион? Я шпион? — неожиданно заговорил пленный. — Вы таки можете спросить любого, и этот любой за несколько копеек подтвердит — Исаак никогда не был шпионом! Если хотите знать, я с детства терпеть не могу англичан! Или Ваше превосходительство желает, чтобы я их любил? Исаак всегда готов сделать приятное хорошему человеку. Пуркуа бы не па, как говорил дядя Соломон, и надо признаться, что он таки прав.

— Молчать! — Борчугов решительно пресек словесный… хм… поток. — Каким образом ты здесь оказался?

Но тут вмешался бородатый крестьянин, до этого молча бледнеющий лицом. Он упал на колени и попытался обнять генеральские сапоги:

— Не велите казнить, Ваша Сиятельная Светлость! Бес попутал! — Кривой волосатый палец указал на скромно стоящего Исаака: — Вот этот бес!

Обвиняемый возмутился:

— Ай, не смеши меня, Федор. Как тебе не стыдно обвинять человека, за малую толику согласившегося помочь твоим голодным детям? Будущим детям, но тем не менее…

— Половинную долю ты называешь малой?

— Жадность — грех!

— Уж не ты ли меня грехам учить будешь?

Бабах! Это Бенкендорф выстрелил из пистолета поверх голов.

— А ну, обоим заткнуться и говорить по очереди!

Результатом вмешательства полковника стала некоторая ясность происходящего. Да что там ясность, целый заговор открылся! Оказалось, что присутствующий здесь некий Исаак вместе с крестьянином Федором Косым решил поставить ловлю разбежавшихся из деревни Воронино английских солдат на широкую ногу. Чуть ли не на промышленную основу, так сказать. Но супостаты быстро закончились — немногим удалось избегнуть гусарских сабель, и дело захирело, едва начавшись. Но если остался спрос, то пытливый ум всегда изобретет способ и найдет достойное предложение!

Нашли… Из семидесяти двух приведенных предприимчивой парочкой пленников половина оказалась не понимающими русского языка чухонцами, остальные — немцы и французы. Среди последних шесть парикмахеров, четыре гувернера из ближайших поместий, учитель танцев, управляющий имением князя Шаховского, а также булочник, собиравшийся посетить родственников в Митаве, но перехваченный на почтовой станции.

— Они еще персидского купца предлагали, — подполковник Бердяга наконец-то справился с веселой истерикой. — А у того бородища до пупа и в красный цвет покрашена!

— Повешу мерзавцев! — рассвирепел генерал-майор, живо представивший, какое впечатление в столице произведет рассказ о подобной конфузии. Если за невинную шутку в Калуге государь разжаловал из шефов полка в командиры, то в этом случае вообще в шуты определит. — Веревки несите!

— Подождите, Иван Андреевич! — Бенкендорф повысил голос, привлекая внимание разгневанного генерала. — Вдруг мы неправильно поняли намеренья этих милейших людей?

— Что здесь непонятного?

— Но как же? — Александр Христофорович показал на затаивших дыхание злоумышленников. — Посмотрите на их честные лица!

— Рожи…

— Пусть рожи. Но там легко читается искреннее желание послужить государю и Отечеству в штрафных батальонах. Более того, я уверен, что и деньги им были нужны исключительно для приобретения ружей и амуниции. Подумайте, Иван Андреевич, откуда штафиркам знать о казенном обмундировании и вооружении?

— Вы считаете…

— Несомненно.

— А они…

Бенкендорф заглянул будущим штрафникам в глаза и ответил:

— Они онемели от восторга и от быстрого исполнения заветной мечты. Разве что… разве что просят подарить им по небольшому куску веревки. На память, так сказать… Не так ли, господа штраф-баталлионцы?

Федор с Исааком одновременно кивнули — большей синхронности и перед зеркалом не добиться.

Генерал справедливо решил, что раз уж гвардейский полковник занялся судьбой прохиндеев, то его может заинтересовать и другой вопрос:

— Александр Христофорович, я тут краем уха слышал о… хм… как бы выразиться… о довольно своеобразном отношении императора к пленным.

— Есть такое, а что?

— Не могли бы вы оказать любезность и… э-э-э…

— Забрать англичан?

— Да!

— А сами? Государь ясно дал понять — любой иностранец, вступивший на русскую землю с оружием в руках, должен быть уничтожен. Исключение составляют только сдавшиеся добровольно!

— Позвольте, Александр Христофорович, но эти тоже сдались сами.

— После того, как весь полк был уничтожен?

— Ну и что? Не вижу разницы.

Бенкендорф прищурился и медленно процедил сквозь зубы:

— А вы спросите у государя Павла Петровича, потерявшего двух сыновей в этой, заметьте, необъявленной войне… Да, спросите — есть ли разница? Или, если желаете, ответ можно найти ближе.

— Где?

— Хотя бы у него! — полковник указал на пробегавшего по двору Миньку Нечихаева. — Его отца так и не нашли?

— Нашли… — буркнул Борчугов и отвернулся. — Только ему не сказали… изрублен страшно.

— А вы говорите.

— Да, говорю! — произнес генерал с вызовом в голосе. — То, что у мальчика погибли родители, ровным счетом ничего не меняет. Императорским распоряжением мой полк обязан принять на воспитание пятьдесят сирот, но это не значит, что я должен вырастить из них палачей!

— Под последними, надо полагать, вы подразумеваете мою дивизию, господин генерал-майор? Хотите остаться с чистыми руками и незапятнанной репутацией? Не получится!

— Я бы попросил, господин полковник…

Бенкендорф уже не слушал. Отвернулся, бросив через плечо:

— Павел Петрович прав — высокоморальные чистоплюи погубят страну с не меньшим успехом, чем политические проститутки.

Вечер следующего дня

Минька первый раз в жизни видел, чтобы совершенно пьяный человек не лез драться, не ругался и не пытался пуститься в пляс. Даже песен, и тех нет. Генерал-майор Борчугов, который конечно же Его превосходительство, а не происходительство, даже после второго штофа остался добрым и мягким. Лишь иногда, когда крики ворон, собравшихся попировать у виселиц, становились излишне громкими, по его лицу пробегала едва заметная судорога. И улыбка превращалась в горькую усмешку: