Мотылек и Ветер - Ксения Татьмянина Страница 53

— Вы не виноваты. — Я на самом деле так думала, и потому уверенно сказала: — Вы ничего не могли сделать до, но вы сделали все, что нужно — после. Не берите на себя незаслуженный груз, пожалуйста.

Она опять погладила меня по плечу, но не кивнула и не согласилась со мной на словах. Только вздохнула глубоко.

— Муж и сын мне сочувствовали и утешали. Когда я сказала имя пациентки, твое имя, Ури помертвел и побелел. Я так напугалась, что все мои переживания поблекли тут же. Ирис, милая, если бы видела… он вцепился мне в руки, упал на колени и повторял одно: «Мама, спаси ее!». Глаза безумные, голос как не его. Я и так всю бригаду лучших реаниматологов на круглосуточные дежурства поставила, все ресурсы привлекла… а после его признания, вытащить тебя с того света стало моим личным вопросом жизни и смерти. К счастью, ты сильная, ты тоже боролась и тоже помогла. Не сдалась…

— Александра Витальевна, — я не выдержала, и перебила: — вы так говорите… вы переживаете, что я с Юркой от безысходности или бессилия, для утешения и без чувств? Отогреюсь, отлечусь и уйду, разбив ему сердце? Вы не потому спросили, что я не смогу… что детей не будет?

— Господи боже, нет! Ни в коем случае, Ирис, это больно и печально, только гораздо важнее ваша жизнь. Гипотетические внуки, правнуки, — у меня и моего мужа нет цели продлить свой род любой ценой. Только бы наш сын был жив, здоров и счастлив, понимаешь? С тобой счастлив, он тебя любит. Да, я волнуюсь поэтому, — а ты его любишь?

— Я не могу сказать.

— Почему?

— Потому что он должен услышать об этом раньше, чем вы или кто либо-другой. Если признаюсь, то признаюсь ему.

Она замолчала, и я тоже. Больше минуты, долго, Александра Витальевна смотрела в свою чашку, а потом подняла ее и отпила. Думала о чем-то, над услышанным, над другим вопросом? Посмотрела мне внимательно в глаза и вдруг улыбнулась. Так тепло и душевно, что я почувствовала резь от подступивших слез. Материнская улыбка, любящая.

— Ты его Юркой называешь? И он не возражает?

— Нет. У меня само так вышло, я не знала, что ему не очень нравится. Ни разу ничего не сказал.

— Уверена, что теперь ему очень нравится. Прости, растревожила я тебя. Выпей кофе, пока совсем не остыл.

Послушалась, выпила. Заметно дохнуло алкоголем, что не совсем к месту вышло. А она как по лицу прочла:

— Не знала, что заказала?

— Да.

— Бывает. Ирис, приходите к нам послезавтра, вдвоем. Я издергалась, не понимала причины, что он без тебя появляется, надумала всякое, глупое… Не нужно говорить. Я теперь спокойна. Пусть наш дом будет тебе родным, он всегда открыт, всегда буду рада тебя видеть. Даже если поссоритесь вдруг с Ури, я никогда не займу чьей-то одной стороны. Я тебя тоже люблю.

— Спасибо. Вы помогли мне выжить, Александра Витальевна, не только физически, в больнице, но и потом, как к себе взяли. Без вас я бы… надорвалась сердцем, пропала, не знаю, что еще.

Долго не просидели. Минут пятнадцать, за которые ни о чем серьезном не заговорили. Немного о быте, немного о планах дня. Я поделилась тем, что теперь кухня обрастает посудой, и чуть преувеличила привносимый в жилище холостяка хаос. Когда на улице, на выходе с кафе, решили разойтись и попрощались, Александра Витальевна меня обняла, поцеловала в щеку:

— Если уж не готова прям с головой в семью и родню нырять, не приходи. Не обижусь. И Саша не обидится. Как захочешь, как почувствуешь, так и ждем. Через силу не нужно. Мы понятливые.

— Спасибо.

На ужин я не пошла. Как-нибудь в другой раз. Подмывало все спросить Юргена — ничего ему, что я все «Юрка» да «Юрка», но не стала. Глупости это. Наверняка его мама права в том, что если я его так зову, ему стал нравиться исконный вариант имени.