Стократ - Марина и Сергей Дяченко Страница 53

Выпала роса. Проступили на фоне неба верхушки деревьев. Огонь горел, хотя его не кормили.

Наконец старуха провела ладонью по лицу:

– Ты уже сделал для Мир все, что мог. Теперь ее судьба от тебя не зависит, но судьба мира по-прежнему в твоей власти. Оглянись.

Стократ обернулся. Вокруг поляны стояли деревья – почти ровным кольцом, и небо над ними с каждой секундой становилось светлее.

– Видишь его?

У Стократа продрал мороз по спине. Он взял из костра головешку и подошел к ближайшему дереву. Поджег его листок – тот сгорел, как сгорают листья. Стократ отошел к следующему; наконец, остановился возле молодого клена с широкими листьями.

В огне лист пожелтел, будто осенью, потом покраснел. На нем проступили неразборчивые письмена, продержались мгновение и исчезли: вспыхнув, лист скрутился трубочкой, окутался пламенем и рассыпался пеплом.

* * *

Мальчишка сидел на крыльце, надвинув на глаза свою шляпу. Еще год назад над ним смеялись, дразнили плешивым, кричали, что у него дыра в макушке и потому он никогда не обнажает голову. Теперь смеяться перестали: он вырос и заставил заткнуться дурные глотки, узлом завязал болтливые языки. Теперь они молились, чтобы он ушел; слишком взрослый для приюта, но совершенно не способный жить снаружи, он срывал на них злобу. У них не хватало духа, чтобы собраться вместе и убить его, как им на самом деле хотелось.

Он сидел на крыльце и первый увидел человека, идущего по улице. Это был старик, такой дряхлый, что едва передвигал ноги; седой старик с длинным свертком у пояса. Можно было подумать, что это меч – но зачем оружие ветхому старцу? Он, небось, и ложки в руках не удержит…

Старик шел, и каждый шаг давался ему с трудом. Казалось, он восходит на крутую гору без дорог и тропинок. Всякому, кто смотрел, становилось ясно, что старик идет навстречу смерти и встретит ее через несколько минут, и тем скорее, чем самоотверженнее будут его усилия. Мальчишке, глядевшему от порога, сделалось страшно.

Он вскочил и метнулся в большой дом, где вырос, где жил с младенчества. Бледные сироты шарахнулись с дороги. Нянька на всякий случай отступила в тень: его боялись и няньки.

Он взлетел по скрипучей лестнице, и еще по одной, почти отвесной, на чердак. Он ползком пробрался в скрытую от глаз щель и забился в свое логово – пыльную нору, выстеленную с одной стороны трухлявой циновкой, с другой заваленную кучей тряпья. Он не понимал, от чего бежит, но на всякий случай затаился.

Он не видел, как старик подошел к порогу. Уверенно, будто знал здесь все, вошел в дом и, задыхаясь, остановился посреди темного зала. Скупо тлел огонек в камине; смотритель приюта, в халате и колпаке, спросил чужака, кто он и чего желает.

Тут же собрались и сироты. Визит чужака в этот дом означал многое: чаще всего, появление нового младенца на попечении нянек. Но редко, в счастливые дни, чужаки являлись, чтобы рыдать и предъявлять обрывок пеленки, или половинку медальона, или еще что-то столь же бесполезное, и тогда какой-нибудь удачливый сирота мог выдать себя за «сыночка» и моментально поверить в это, и рассказы о счастливом воссоединении семейства жили в приюте годами, превращаясь в сказки.

Поэтому мальчишки, от едва поднявшихся на ноги малышей до подростков, собрались в зале, и даже выстроились в ряд, а дряхлый старик оперся на длинный сверток в своих руках и стал оглядывать лица. С каждой секундой лицо его становилось тревожнее.

Смотритель в пятый раз повторил свой вопрос. Старик казался глухим. Он всматривался в тех, кто перед ним стоял, и взгляд его из беспокойного делался безнадежным.

– А где Злой? – вполголоса спросил смотритель.

– Под крышей, – ответил чей-то ломающийся голос, и несколько голосов мстительно хихикнули.

Старик содрогнулся и едва устоял на ногах.

* * *

– Этому не учат в Высокой Школе, – голос старухи звучал торжественно и глухо. – Время идет назад, пока горит вресень! Но тот, кто сжигает вресень, старится быстро, как горит сухое дерево. Ты понял?

– Да, – сказал он сквозь комок в горле. – Спасибо тебе.

– У меня под крыльцом найдешь топор и пилу. Рубить надо под корень, пень оставь в земле. И не старайся, ради всего святого, прочитать, что написано на листе, пока лист сгорает. Я знаю многих, кто сошел с ума, пытаясь это сделать.

– Тебе уже приходилось жечь вресень, да? – спросил он шепотом. – И у тебя получилось вернуть, что ты хотела?!

Она улыбнулась печально и гордо.

* * *

Мальчишка лежал в пыльной щели на чердаке и слушал, что происходит внизу.

Было очень тихо. В доме никогда не бывает тишины – скрипит лестница под чьими-то шагами или сама по себе. Шелестят крылья бабочек, летящих к фонарю. Кричат младенцы. Бранятся няньки. Грохочут тяжелые стулья. А сейчас было тихо, он даже похлопал себя по уху, проверяя.

Шляпа привычно закрывала его лицо до самого носа. Хоть он и был сейчас под крышей, и небо не могло его видеть. Взгляд неба не проникает в темные щели; небу трудно добраться до человека, если в доме нет окон…

Тишина росла, нарастала и кричала в ушах, как подброшенный под дверь младенец. Дрожа непонятно от чего, мальчишка стянул с себя шляпу и провел рукой по мокрому лбу. Вспомнил, как шел по улице старик – совершая с каждым шагом не то самоубийство, не то великий подвиг…

Он встал на четвереньки и качнулся взад-вперед, как качался в раннем детстве, развлекая себя.

Потом сжал зубы и выскользнул из укрытия, оставив внутри, между циновкой и кучей тряпья, свою шляпу.

Он бесшумно сошел по скрипучей лестнице, и на половине ее услышал вопрос смотрителя: «А где Злой?» И ответ кого-то из мальчишек: «Под крышей», и злорадный смех…

Он вошел в зал в тот момент, когда старик готов был упасть. Мальчишка остановился в шаге от двери, и старик, напоследок обшаривавший пространство взглядом, его увидел.

Глаза умирающего старика изменились. Он смотрел на мальчишку требовательно, свирепо и весело. Не чуя под собой ног, мальчишка сделал шаг, другой…

– Возьми, – внятно сказал старик и протянул ему сверток.

Дождался, пока узкие ладони подростка примут подарок.

И только тогда упал.