Звезды падают в небо - Марина Эльденберт Страница 52

— Выступать, — повторила я. — На Совете.

Он меня отпустил. Отступил на несколько шагов, пристально глядя в лицо, только крылья носа чуть подрагивали.

— Слушай, я знаю, что…

— Нет, — перебил Гроу и, резко развернувшись, направился к холодильнику. Зачем непонятно, потому что я и так оттуда все вытащила.

— Джерман…

— Нет, Танни. Ты со мной не едешь.

— А тебе не кажется, что не стоит решать за меня?

— Кажется. — Он обернулся, сложив руки на груди. — Но ты за меня уже все решила.

— Я не решила! — выдохнула я.

— Правда? И твое заявление «я еду с тобой, я буду выступать на Совете» в настоящем времени, разумеется, ни разу не решение?

Я глубоко вздохнула. Очень глубоко, потому что водное пламя, надежно запертое в глубине темных глаз, сейчас искорками отзывалось во мне. Каким-то непонятным образом я чувствовала его приближение, но ссориться сейчас не хотела. Сейчас не время, и вообще.

— Я сказала тебе, что еду, — заметила я.

— Что логично, потому что во флайсе тебе лететь надо было со мной и через телепорт идти тоже.

— Необязательно. Я могу полететь с вальцгардами и пройти отдельным телепортом.

— О да, Танни. Вполне. — В голосе его сочился сарказм. — Странно, что ты не поступила именно так, потому что ты точная копия своей сестры.

Вот теперь пламя взметнулось уже во мне.

— Может, уже хватит сравнивать меня с ней?! Или тебя так на ней переклинило, что ты ищешь во мне ее?!

Гроу посмотрел на меня так, что я подавила желание отступить. Просто со всем согласиться, свести этот конфликт до уровня плинтуса и просто забыть о том, что он был. Потому что (это я сейчас осознала со всей ясностью) я не хочу с ним ссориться не из-за того, что сегодня тяжелый день. Я вообще не хочу с ним ссориться, я хочу с ним быть. Столько долгих дней, сколько у нас есть.

— Слушай. — Я подняла руки. — Я была не права. Я очень хотела тебе сказать, сказать заранее, но случилась задница с Ильеррской, а потом…

— Что — потом?!

— Потом я боялась! — выкрикнула я. — Вот этого вот! Потому что великим режиссерам ни от кого не нужна помощь, а я не хотела с тобой ссориться, Джерман. Но сейчас ты не великий режиссер, не выпускник Академии искусств, ты мой мужчина, которого я хочу защитить! Неужели это тебе не понятно?

Гроу вытащил из кофемашины чашку и сунул мне в руки.

— Это было вроде «на, только заткнись»?

— Нет, это было вроде «кофе почти остыл». — Он сел на стул и взглядом указал на соседний. — Я не хочу, чтобы ты со мной ехала, Танни…

— Но…

— Дослушай. За свои поступки каждый должен нести ответственность.

— Это ты сейчас о том, что спас меня от Мелоры?!

— Ты будешь меня слушать или нет?

Справедливо рассудив, что лучше слушается с набитым ртом, я сунула в этот самый рот листок зелени, потом кусочек хрустящего хлеба, потом ветчину. В общем, получился почти готовый тост, только частями.

— За то, что я сделал с Мирис.

— Мифис не пофтрадала.

Не, тосты не помогают. На этой оптимистичной мысли я залила в себя еще и кофе.

— Мирис не пострадала, но я не имел права вламываться в ее сознание. Особенно после того, что сделала Мелора. После ментального допроса.

Я проглотила все, что в себя запихала, и оно камнем упало в желудок.

— То есть ты вот весь такой правильный и считаешь, что…

— Я не весь такой правильный! — прорычал Гроу. — Я поступил так, как поступил, но я не считаю, что это должно пройти мимо. Потому что если каждый из нас начнет вламываться в сознание человека, а к нам будут проявлять снисхождение, очень скоро в мире станет гораздо больше Мелор.

— Ты не каждый, — сдавленно прошептала я. — Ты мне жизнь спас. Дважды.

— И это логично, что ты хочешь избавить меня от таэрран. Но я этого не хочу, Танни. Я уже несколько раз об этом тебе говорил.

— А еще ты говорил, что таэрран — это пережиток прошлого и что в Ферверне его нет. Говорил, что хочешь вернуться к драконам. — Я сцепила руки на коленях. — Ты столько всего говорил, Джерман, в частности, о том, что политика не сочетается с шоу-бизнесом. Знаешь, по-моему, тебе просто страшно. Страшно, потому что ты действительно в шаге от того, от чего ушел много лет назад. Ты хочешь вернуться, и ты этого боишься больше, чем чего бы то ни было. Потому что тебе действительно придется выбрать.

Взгляд Гроу, обычно раскаленный, как глубина зингспридской ночи, сейчас стал просто ледяным. В эту минуту я невольно отметила его сходство с отцом: по жесткой складке между бровей, по резкости черт.

— Сеанс психоанализа закончен? — жестко поинтересовался он, отодвигая чашку и поднимаясь. — В таком случае мне пора.

— Ты говоришь, что я приняла за тебя решение, но ты сейчас тоже принимаешь его за меня. — Я вскочила. — Почему ты отказываешь мне в праве решать самой — что делать и как поступить?

— Я тебе ни в чем не отказываю, Танни. Я озвучил свою просьбу, как с ней быть — решать тебе. И только тебе.

Он вышел, оставив меня на кухне одну. Хотя нет, была еще нетронутая чашка кофе. Его. Листики салата, которые я собиралась уложить на хлеб, ветчина и прочая ерунда. Эта прочая ерунда меня и добила, я даже не поняла, что происходит, когда на столешницу упала первая капля.

За ней вторая. Третья. Четвертая.

Только когда мне стало окончательно нечем дышать, до меня дошло, что тупо реву. Слезы катились по щекам одна за другой, расплавленное напряжение последних дней, напряжение, которое я запрятала глубоко-глубоко, не позволяя ему вырваться на поверхность и накрыть меня с головой, прорывалось из меня таким образом. Я знала, что слезы — та еще пакость, стоит один раз дать им волю, и потом будешь хлюпать носом по поводу и без, но ничего не могла с собой поделать.

Еще эти клятые листики салата маячили перед глазами, потому что я правда хотела сделать для него завтрак. Хотела, чтобы…

От желания смести со столешницы все прямо на пол меня остановило только то, что потом опять придется собирать осколки. Хотя нет, вру, остановило то, что он может увидеть красные зареванные фары, что для маленьких бронированных флайсов просто позор. Дракон меня задери, я не ревела с той самой минуты, когда мы с Леоной расколошматили приставку, которую мне в качестве насмешки подарил Лодингер.

С того самого вечера — ни единой слезинки, и вот, пожалуйста, прорвало.

Мне не хотелось, чтобы он видел меня такой, и в то же время отчаянно хотелось. Чтобы он сейчас вошел на кухню, увидеть его изменившееся лицо и услышать: «Не плачь, иглорыцка».

И уже не важно, что будет потом, просто сейчас он меня обнимет и…