Механизм жизни - Андрей Валентинов Страница 52

Огибая дом в поисках черного хода, Огюст с трудом избежал двух драк и одного вызова на дуэль. Оскорбления – не в счет. По-русски он не отличил бы пожелания здравствовать от пожелания сдохнуть от болячек. Спешить, расталкивая толпу, здесь дозволялось лишь петербуржцам. Французов же принимали, что называется, в штыки.

– Пардон! Пардон, мсье…

В спину неслась глухая брань.

Мокрый, красный от бега, Огюст выскочил к Екатерининскому каналу. Возле Казанского моста его и прихватило. Встав у гранитного парапета, молодой человек изо всех сил старался не упасть. В глазах рябило от снежинок. Пренебрегая сезоном, не располагающим к метелям, шестерни Механизма Времени вцепились в рассудок жертвы, перемалывая его на муку.

Город качался, проваливаясь в сугроб. Минута, и сугроб растаял. Вода поднатужилась, рванула кандалы набережных – и освободилась. Вознесясь над опустевшим, словно в нем никогда не было людей, Петербургом, Огюст в растерянности смотрел, как река, бурля, затапливает улицы и проспекты.

Он боялся не видений, нахлынувших в крайне неудобном месте. Он боялся себя самого. Дар ясновиденья нес множество хлопот – так начинающий кавалерист скорее сломает голову, нежели справится с арабским скакуном. Еще не хватало заснуть у моста, под открытым небом! Примут за бродягу или пьяницу, свезут в каталажку… Прошлой ночью, дожидаясь баронессу в номерах Демутова трактира, он тоже заснул. Едва Грядущее, бурча затихающим голосом ангела-лаборанта, скрылось за пеленой веков, Шевалье провалился в сон – хоть из пушки над ухом пали! – и не проснулся даже от прихода Бригиды.

Она не захотела его будить. Стояла, не чуя усталости, рядом с креслом, слушала, как он храпит. Легко, боясь потревожить, касалась спутанных волос. Задернула шторы, чтобы рассвет не побеспокоил его. Присела на пуф, не отрывая взгляда от спящего. И рассмеялась поутру, когда он, едва открыв глаза, кинулся к ней.

С постели они встали после полудня. Велели подать в номер поздний завтрак и бутылку вина. Хохотали, болтали о пустяках – лишь бы не опомниться, не заговорить о главном. Урвав клок счастья, расправлялись с ним на ходу, второпях. Так мальчишка, удирая от сторожа, грызет краденую грушу, стараясь насытиться прежде, чем добычу отберут, да еще и по загривку накостыляют: не воруй, сукин сын!

А потом наступило отрезвление.

И баронесса Вальдек-Эрмоли сказала Огюсту Шевалье, с кем она приехала в Санкт-Петербург. Вопрос – почему ты не хочешь бросить Эминента навсегда?! – остался без ответа. Не хочу? Очень хочу, милый. Не могу. Извини, тебе ни к чему знать о причинах.

Не спасай меня, ладно?

Пропадешь.

Они поссорились. Прислуга радовалась, подслушивая за дверью. Это был настоящий скандал двух любовников – шумный, истеричный, бессмысленный и беспощадный, как поджог дворянской усадьбы толпой мужиков. Оба выворачивали грязное белье наизнанку, словно соревнуясь, кто наговорит больше гадостей. По-библейски могуч, скандал освежал их вином, кормил яблоками, заряжал мерзкой, гнилой энергией.

Что здесь было от проклятого дара Бригиды, а что – от безысходности? Шевалье не выдержал первым. Хлопнув дверью, он понесся от страсти к дружбе, от любви к долгу. И понимал: не уйти. Хоть весь мир пробеги насквозь…

Почему он вспомнил это сейчас, летя над искаженным Петербургом? Наверное, потому, что внизу, по мосткам затопленных тротуаров, заячьей скидкой несся человек. Один-одинешенек, спасаясь от разлива времени. Огюст ясно видел беглеца. Крылья падшего ангела – бился на ветру черный плащ. Колпак паяца – чудом удерживался на голове шелковый цилиндр. Маска африканца – страх делал лицо смуглей, чем оно было на самом деле.

Локтем несчастный прижимал к боку какую-то книгу.

Презирая потоп, за человеком мчались двое всадников – два оживших монумента. То и дело поднимая коней на дыбы, они гнали добычу, не сомневаясь в успехе охоты. Первым скакал великан с кошачьими усами, увенчанный лавровым венком на манер римских императоров; следом торопил коня лейб-гвардеец в парадном мундире и каске.

Так преследуют негра-раба, удравшего с хлопковых плантаций Алабамы.

Приглядевшись, Шевалье с внезапной остротой понял, что второй всадник не столько заботится поимкой бедняги-человечка, сколько желает догнать первого, поравняться с ним, а то и обойти на полкорпуса. «Не догонишь!» – зло подумал Огюст, не зная, откуда взялась эта злость. Словно подслушав его мысли, всадники остановились на всем скаку.

Казалось, они были сделаны не из металла, а из стекла – и побоялись разбиться вдребезги, налетев на преграду. Волна взбесившегося Механизма Времени, подхватив беглеца, вознесла его на немыслимую высоту – и окаменела пьедесталом. Склонив голову, задумчив и спокоен, зверь глядел на ловцов. Встав над потопом в городе-пустыне, несчастный молчал, и в молчании его Огюсту слышался приговор.

Не говоря ни слова, великан развернул коня и умчался прочь. Гвардеец задержался. Вынуждая коня приплясывать на задних ногах, он из-под козырька каски мрачно изучал возомнившую о себе жертву.

– Принял бы ты участие в событиях 14 декабря, – спросил гвардеец, – если б был в Петербурге?