Имя твоего волка - Татьяна Томах Страница 52

Дядька нетерпеливо мотнул головой — не то соглашаясь, не то отрицая. А когда поднял глаза — они оказались у него почему-то очень старыми и усталыми. Смертельно усталыми. Цвета пепла возле его ног.

— Дурак ты, Анджейка. Потому и спасла, что ведьма. И спортила тебя потому же. Смотреть на тебя тошно, Анджейка. Тебе вон годов уже сколько? — сердито махнул рукой, перебивая Анджеев ответ. — Руки-ноги на месте, с лица тоже не страшный, Снежанка-то вон… да ладно… Друзья-то все уже переженились, братец твой рыжий — куда уж — тоже…

И опять сердито махнул рукой на открывшего рот Анджея. Тот хотел было сказать дядьке, что уж чем как братец — лучше насовсем в монастырь уйти. В хате как стая ворон поселилась: с утра до ночи ругань да крики, братец свою супружницу за косу — а она визжит, благо голосом господь не обидел; а там еще и маманя вступает с поучениями — и все криком, а то иначе ее, старую, не слышно; а потом и отчим — кулаком об стену — чего разгалделись, курицы… Анджей теперь и ночевать домой старался не возвращаться — прямо в кузнице себе лежанку приспособил…

— Ты думаешь, это я все один придумал? Бабы вон языки уже себе сточили — все об этом.

Дядька замолчал; сердито и шумно попыхтел — видно, задохся от непривычно длинной речи; нетерпеливо постучал уже давно выбитой трубкой о колено. Дожидался, не скажет ли чего Анджей.

Не дождался. Фыркнул, сунул трубку обратно за пазуху, как будто забыл, зачем вынимал.

— Лошадь-то небось сам назад поведешь?

— Сам, — согласился Анджей, отворачиваясь от внимательного дядькиного взгляда. Непослушная, шальная улыбка дергала кончики губ — еще обидится дядька. Плевать, о чем сплетничают соседи — им бы только языками трепать (и откуда только узнали — на лбу у него что ли написано?). Плевать, что об этом думает дядька. Снежанку только жаль — зря она взглядами да вздохами все Анджея провожает — вон, даже родитель обеспокоился… Зато он сам отведет сегодня лошадь. И, может, — а почему бы и нет? — увидит ее хозяйку. «Вот, я привел вам лошадь, панночка…» — «Спасибо, Анджей» — и, может даже, она узнает его? А почему бы и нет. А потом он будет стоять и смотреть ей вслед — как она уходит по залитой солнцем дорожке в своем платье, похожем на облако; маленькая девочка из его детства и снов — опять уходит, ни разу не обернувшись — и не почувствовав, как он смотрит ей вслед…

— Ох, ну и дурень, — тяжко вздохнул дядька, вынимая из крепко сжатых пальцев Анджея смятую в бесформенный узел подкову. — И где ж я тебе вторую такую достану?

Марго (13) — Август

— Вот, я привел…

— Спасибо, Анджей.

Он смотрел на нее испуганно. Почти ошеломленно. Не ожидал, что она вспомнит его имя? А она сама — ожидала, что вспомнит так быстро?

Лошадь ткнулась в ладонь теплым носом — поздоровалась. Марго провела ладонью по ее золотистой гладкой шее, запустила пальцы в нагретую солнцем гриву.

Раньше лошади ее боялись.

Чуяли волка.

Шарахались в сторону, шумно фыркали, выкатывая испуганные блестящие глаза. Но Марго умела их успокаивать. Ловила за гриву, похлопывала напряженно выгнутую шею, заглядывала в глаза. В самую глубину, темно-карию, теплую. И почти всегда находила там жеребенка — длинноного и неуклюжего, с пушистой гривкой и плюшевой шерстью. Непуганого и любопытного. «Здравствуй, малыш», — говорила Марго и осторожно гладила бархатные ноздри, доверчиво трогающие ее ладонь. Напряженная лошадиная шея расслаблялась под рукой Марго, лошадь вздыхала, втягивая ноздрями причудившийся запах — молока, свежей травы и земли, взрытой лошадиными копытами. Запах детства. Лошадь переступала неуверенно с ноги на ногу, как будто на мгновение они снова становились неловкими голенастыми ногами жеребенка — и с этого самого мгновения больше не боялась. Потому что с этих пор Марго пахла для нее не волком, а молоком и луговой травой — вкусным запахом давно прошедшего и почти забытого, такого короткого, жеребячьего детства.

Раньше лошади ее боялись… Раньше. А теперь?

— Ну пойдем, — сказала Марго лошади. И подобрала повод, теплый от рук все еще стоящего напротив Анджея.

Он смотрел ей вслед.

Мальчик, который когда-то давно протянул ей руку.

Марго так и запомнила это — на долгие-долгие годы: рука, которая тянется к ней сквозь камни, грязь, крики, боль, страх — слишком Широкая и мозолистая для мальчишки ладонь, твердые пальцы, грязные ободки под ногтями. «Ты это… не бойся меня, а?» Теплая, уютная ладонь, внутри которой было так хорошо замершим насмерть пальцам Марго. Мальчик, который спас ей жизнь. Мальчик, который много лет назад вот так же смотрел ей вслед, когда она уходила по садовой дорожке к дому. И она вот так же тогда чувствовала его взгляд — теплый и спокойный, как и его рука… как будто его взгляд продолжал поддерживать ее — чтобы она не споткнулась и не упала в темноте…

Марго захотелось было обернуться — на секунду — но она сдержалась. Так же, как и много лет назад, тогда, в тонущем в сумерках парке… Или тогда она все-таки обернулась — и разглядела маленькую фигурку за узором высокой ограды — бледное пятно лица, пальцы, уцепившиеся за толстые черные железные прутья?.. Иначе откуда бы ей это помнить: про лицо за оградой, про то, как он смотрел — как будто продолжая поддерживать своим взглядом маленькую девочку, которую спас от стаи одичавших человеческих зверенышей… Его взгляд — такой же, как и тогда…

Марго вздрогнула — как будто из сердцевины солнечного августовского утра, внутри которого она вела свою начищенную до блеска золотобокую добродушную лошадку, неожиданно дохнуло холодным ветром. Ветром из стылого весеннего вечера, страхом, болью, воспоминанием о камнях, вспарывающих кожу, о криках детей, бросающих эти камни…

Как будто это летнее утро (впереди — теплый день, прогулка с Владиславом, его нежные руки, его смех) на самом деле было просто нарисовано на яичной скорлупе — и скорлупа вдруг треснула (пригревшемуся цыпленку пора наружу?) — а там, снаружи, оказалось то, что было и раньше.

То, что было всегда.

Темнота и холод. Одиночество и боль. Камни, до поры до времени зажатые в детских кулачках.

Или уже — во взрослых?

Озноб щекотал ей спину и заморозившийся, словно покрывшийся коркой льда, затылок. Ей хотелось обернуться. И встретить взгляд мальчика, который много лет назад спас ей жизнь. Отогрел ее исцарапанную окоченевшую ладонь в своей — большой и теплой.

Вместо этого Марго зажмурилась. Чтобы не видеть примерещившейся ей трещины в сердцевине этого утра, которое только что так радовало ее. Какая разница — что там, за этой трещиной? Маленькая девочка, которую дети едва не забили камнями насмерть — какое отношение она имеет к теперешней Марго? Теперешняя Марго идет по теплой, залитой солнцем дорожке (той самой?); и, слушаясь ее руки, выгибает тонкую шею золотистая лошадь, нетерпеливо пофыркивая в предвкушении прогулки… и впереди — прогулка, и Владислав, и его влюбленные глаза — целый яркий и теплый день; и завтра — тоже еще один день, и, наверное — послезавтра… потому что еще так много времени — до осени… Какая разница, что там (за осенью?) — за этой трещиной, которая неожиданно оскалилась на Марго из-за теплой безмятежности сегодняшнего дня?