Кровь и честь - Андрей Ерпылев Страница 52

Он просто смеялся.

Федор Михайлович хохотал, вытирая обширным платком синего «ведомственного» колера слезы, обильно струящиеся по щекам, булькал, сопел, прыскал, икал и производил еще бесчисленное множество разнообразных звуков, колотя свободной ладонью по столу с такой интенсивностью, что Саша — юноша по натуре незлой и отходчивый, даже хотел подойти и похлопать его по спине. Сильно так похлопать. Очень сильно.

— Ну, какой же вы смешной, Бежецкий! — наконец смог говорить членораздельно полковник. — Прямо карбонарий итальянский из романа этой… как ее… Не важно. Там еще название такое было… Что-то из энтомологии… [22]Не помните? Откуда же вам помнить: роман этот в Империи запрещен по категории «А». Вы ведь, поручик, самиздат не читаете? Нет? И слава богу! Да бросьте вы дуться! Неужели не понятно, что я пошутил?

— Вы можете шутить и издеваться, как хотите, но я… — гордо отвернулся Саша, но жандарм вдруг так хватил по столу кулаком, что он вздрогнул.

— А ну, прекратить! Мальчишка! Извольте сесть и слушать меня!

Александру ничего не оставалось, как повиноваться.

— Все, что сказано до сего момента, можете забыть, — совершенно серьезным тоном, без тени иронии, сказал Федор Михайлович. — Господин Кавелин действительно говорил мне о вас, и я просто хотел проверить ваше чувство юмора и умение соображать в меняющейся ситуации.

— Но…

— Экзамен вы провалили, сударь. И вообще: потрудитесь молчать и слушать, когда с вами разговаривает старший по чину. И по возрасту заодно. Уяснили?

— Так точно!

— Добро. Скажите-ка мне, поручик, знакома ли вам эта вещь?..

Полковник погремел под столом чем-то металлическим — должно быть, открыл встроенный сейф, достал оттуда пакетик из плотной бумаги, вытряхнул на столешницу что-то небольшое, но очень тяжелое и щелчком отправил к замершему Александру.

Даже не прикасаясь, тот сразу узнал этот предмет…

— Откуда это у вас? — Саша по-прежнему не решался протянуть руку к лучащемуся всеми цветами радуги на столе бриллианту. — Я ведь его…

— И совершенно опрометчиво, между прочим, — ворчливо заметил Федор Михайлович. — Отдать первому встречному нищему драгоценность, оцененную в десять миллионов рублей!

— Десять миллионов? — ахнул поручик. — Не может быть…

— Десять, десять… И это, заметьте, один лишь бриллиант! Сама оправа, по словам экспертов, не уступает камню. По их мнению, перстню этому — тысячи три лет. Или даже больше.

«Десять миллионов!.. — не мог осознать громадность этой суммы юноша. — Десять миллионов… Да мои мечты о Париже, собственном доме и прочей ерунде — детский лепет по сравнению с этой суммой… Десять миллионов…»

— И что же вы думаете? — иронически поднял бровь жандарм. — Честный русский солдат, потерявший ноги за Бога, Царя и Отечество, кинется в первый попавшийся кабак пропивать драгоценность, свалившуюся ему на голову? Эх, мало вы послужили с нашими солдатиками, мало их еще знаете…

— А вы? — не утерпел Саша, уязвленный тоном собеседника.

— А что я? Я-то как раз и знаю всю их подноготную. И слабости, и доблести. Как-никак без малого пятнадцать лет прослужил в армии, перед тем как перевестись в Корпус. И повоевать пришлось, и в гарнизонах посидеть. Не чета вам.

— Я тоже… ну…

— Воевали? А то я не знаю! Молодцом, труса не праздновали. И ведь наверняка не мямлили, как сегодня. Кресты ведь «за так» не дают? Верно?

Саша покраснел и попытался прикрыть свой красный эмалевый крестик с мечами и бантом. Он не хотел надевать даже колодку, но отец настоял на полноценной награде, прочитав сыну пространную нотацию о том, что не стоит стесняться орденов, честно заслуженных на службе Государю и Родине.

— Верно, верно, — за него ответил самому себе Федор Михайлович. — И бросаться крестами наверняка не станете, как этой наградой, — он указал глазами на перстень. — Не спорьте — наградой. И за что полученной, я тоже знаю.

Он встал и прошелся по комнате, чуть поскрипывая обувью и задумчиво качая головой. Молодой человек сидел, словно загипнотизированный, не в силах оторвать взгляд от мерцающего на столе перстня.

«Будто змеиный глаз, — в который раз подумал он: камень в самом деле был огранен так, что создавалась иллюзия узкого черного зрачка посредине камня. И, куда бы он ни поворачивал голову — зрачок словно поворачивался за тобой. — Глаз кобры…»

Тут же вспомнилась змея, виденная мельком в горах, свой страх, ледяными струями стекающий по спине…

— Вот ведь везунчик вы, Александр Павлович, — снова нарушил молчание полковник. — Служите без году неделя, а уже и от Отечества награда, и от врага… Ох, и наворочали вы там с господином Кавелиным…

— Я не мог.

— Что не мог?

— Не мог убить короля. Мы с ним были почти друзьями.

— А он ведь вас… чуть не смог.

— И он бы не смог. Если бы не тот проклятый мундир афганского гвардейца… Он узнал бы меня и тоже опустил бы оружие.

— Эх, романтизм, романтизм… — вздохнул Федор Михайлович. — Изрешетил бы он вас, молодой человек. Сито бы из вас сделал. Ходили бы и посвистывали, как дырявая грелка. Если бы ходили вообще.

— Я не верю в это.

— Значит, Восток, Александр Павлович, вас так ничему и не научил…

Оба помолчали.

— Я знаю, что виноват, — сказал Саша. — Из-за меня теперь там, в горах, гибнут русские солдаты…

— Из-за вас? — изумился жандарм. — Эк вы хватили, дорогой мой! Из-за вас… Да вы, извините меня покорно — пешка в этой игре. Даже не пешка, а букашка-таракашка. А все это, — он ткнул рукой в окно, вероятно, выходящее на восток, — из-за фигур покрупнее. Гораздо крупнее.

— Но я же не убил Махмуд-Шаха, а теперь он возглавил инсургентов, воюющих с Россией.

— И слава богу, что не убили! Вы, если хотите знать, наоборот, исправили ошибку, сделанную здесь, в Петербурге. Свержение Махмуд-Шаха и возведение на афганский престол Ибрагима Второго было абсолютно непродуманным ходом.

— Но ведь Ибрагим — пророссийский политик, — возразил Бежецкий. — Все в Кабуле об этом только и говорили, надеясь, что покойный Ахмад-Шах сделает выбор в пользу старшего племянника. Он, не скрываясь, заявлял, что приложит все усилия, чтобы теснее связать Афганистан с Империей.

— Вот именно, что заявлял, — хмыкнул полковник. — Это же Восток, Александр Павлович. Говорят «пять», а в уме держат «четыре». Или «шесть». Между прочим, этой своей болтовней он практически разрушил все усилия российской дипломатии в Королевстве.

— Как — разрушил? — не понял поручик. — Но ведь он теперь на троне! И первым заявлением его как нового афганского монарха была просьба к России о вассалитете. Разве не этого наши дипломаты добивались все последние годы? Ведь от вассальной клятвы один шаг до полноценного вхождения в состав Империи. Индийские княжества…