Русич. Шпион Тамерлана - Андрей Посняков Страница 52

Не сказать, чтоб корчма крещеного татарина Кузюма просто ломилась от многолюдства, но и полупустой назвать ее тоже было нельзя – людишек понабралось к вечеру, только народец подобрался весь словно бы на одно лицо. Хотя хватало тут и лохматых, и коротко, под горшок, стриженных, и даже совсем лысых, хватало и бород разных – пегих, рыжих, черных, кучерявых, козлиных, лопатою, всего хватало, только, ежели внимательно присмотреться, можно было заметить, что все лица собравшихся вроде как подернуты какой-то одинаковой дымкой. Вроде бы и разные все, а всмотришься – одинаковые. Одинаков прищур глаз, одинаковые ухмылки, жесты, даже повадки – и те одинаковые. Как бы и – раззудись, плечо! Никто нам тут не хозяин, никто не указ – а с другой стороны, нет-нет, да и прошмыгнет в бегающих глазенках опаска… да не опаска даже, а самый настоящий кондовый страх! Хоть и хорохорились друг перед дружкой, выпендривались, а все ж каждый опасался соседа, в любой момент ожидая всяческой пакости – недоброй ухмылки, грубого скабрезного слова, а то и ножа в бок! Воры собрались под вечер в корчме старого татарина Кузюма, воры, тати, убийцы, из тех, у кого нет ни роду, ни племени, ни семьи, ни любящих домочадцев, а есть только поганая воровская шайка, в которой не друзья – сообщники, в любой момент готовые предать, обмануть, убить. Нелюди, шпыни, шишиги проклятые – ох, недаром они опасались друг друга, с виду улыбчивые, сладенькие, шипели, как ядовитые змеи. Боялись друг дружку, вернее сказать – вражина вражину, ибо нет средь подобного народца дружбы, а есть только алчность да страх. Вот и боялись, а больше всего – боялись главного на Занеглименье татя – воровского старца Мефодия. Тот сидел в уголочке, скромненько так, неприметно, кивал огромной башкой, похожею на давно не чищенный черный котел, водил крючковатым носом – весь такой мозглявый, противный, казалось бы – соплей перешибить – ан нет, недюжинной силушки был гад, жилистый, ловкий, жестокий, и можно было только догадываться, сколько безвинных христианских душ сгубил он, сто, двести, а может, и больше? Никто не знал того, а кто и знал кое-что, так помалкивал, ибо – попробовал бы только вякнуть!

Проскользнув в корчму, приведший Авдотия плосконосый парень, кивнув хозяину – тощему лысому татарину с реденькой черной бородкой, – ловко пробрался в угол, к Мефодию. Дождавшись, когда рыскающий по корчме взгляд старца остановится на нем, поклонился низехонько:

– Привел, батюшка, как ты и наказывал.

– А, Авдотий, старый друже! – не обратив, казалось, никакого внимания на плосконосого, улыбнулся скомороху Мефодий. – Садись, друже, поснидай с нами, что Бог послал. А ну, шпыни, кыш! – Старец махнул рукою, и все прихлебатели его – и лысые, и лохматые, и с бородою лопатой, и вовсе безбородые – опрометью бросились к столу у самого входа. А тут, в уголке, стало вдруг в одночасье тихо, пусто и благостно. Лишь стол ломился от яств – все постное: печеная рыбка, уха, блины, капусточка, кашица жиденькая, без масла. – Поснидай, поснидай, Авдотий-друже, – ласково приговаривал старец. Скосив глаза на плосконосого, тоже позвал: – И ты садись с нами, Феденька. Не взыщи, Авдотий, что небогато нынче, сам знаешь, пост. Вот на Пасху ужо не так разговеемся! Феденька, сбегал бы, позвал Кузюма, пущай медку принесет. Хоть и пост, а все ж негоже нам сухую пищу, Господом данную, вкушати.

Плосконосый Феденька – молодой угрюмовский тать Федька Коржак – без лишних слов ломанулся исполнять приказание. Ибо знал – несмотря на свой уничижительный тон, воровской старец никогда никого не просил, только приказывал. И горе было тому, кто приказа не выполнит или выполнит, да не так, как хотелось бы старцу. Зная о том, Федька Коржак поспешил к печке, именно там маячила в дыму согбенная фигура татарина.

Проводив молодого татя взглядом, Мефодий обернулся к гостю:

– Дело у меня к тебе есть, Авдотий, может, и маленькое, да обещал тут одному узнать кой-что… Знаешь ведь Ефимку Гудка?

Авдотий чуть не поперхнулся ухою – именно о нем ведь выспрашивал новый дружище гусельник Иван.

– Знаю Ефима Гудка, – кивнул скоморох. – Ватажник справный.

– Вот и я, грешен, любил его гудком слух понежить, – покивал старец. – Потому и в просьбишке отказать не смог. В Новугород по зиме еще подался Ефиме с ватагою.

– В Новгород? – Авдотий поднял голову. – Так вот куда подался, да еще с ватагою. То-то я на Москве многих не вижу.

– В Новугороде все, – подтвердил Мефодий. – А вот и Феденька. Ты поставь, поставь на стол кувшинец-то, а сам покуда там посиди, в отдалении. Угощайся-ка медком, друже Авдотий. Много ль скоморошеньем заработал?

– Да так… – Авдотий досадливо махнул рукой.

Воровской старец засмеялся:

– А я ведь тебя звал к себе-то. И сейчас зову.

– Может, и пойду, – сумрачно кивнул Авдотий. – Если уж совсем туго придется. Ты говорил, просьбишка у тебя есть.

– Не у меня, не у меня, друже, – снова засмеялся Мефодий. – У Ефима Гудка. Дружку своему старому хотел он поклон передать да десяток денег новугородских, вот я и выискиваю между делом дружка-то. Денежки-то ведь обещал передать кому надо, уж больно по сердцу мне Ефимово игранье, сам ведь про то знаешь.

– Слыхал. А про Гудка так скажу – есть у меня ватажник, Иване, так тот точно с Ефимом когда-то близехонько знался.

– Что за Иван? – поднял глаза старец. – Гусельник?

– Ну да, – кивнул скоморох. – Ты ж его знаешь.

– Да видал как-то. – Мефодий усмехнулся. – Только не знаю, тот ли? Ты вот что, Авдотий, повыспрашивай-ка у дружка твоего кое-что… Вот и вызнаем, тот ли это Иване.

– Что ж, – скоморох пожал плечами. – Поспрошать можно. Благодарствую за угощение.

– Вот и славно, – осклабился старец. – Ты сегодня бы и повыспросил, а завтра к вечерне подошел бы.

– Как скажешь.

Простившись с Мефодием, скоморох вышел. Дождавшись, когда за ним захлопнется дверь, старец кивнул Коржаку, и тот, не допив брагу, метнулся на улицу, подхватив брошенную на лавку шапку. Отсутствовал он недолго, почти сразу же и явился, подбежал к Мефодию, доложил шепотком:

– Все, батюшка, спокойно, только…

Воровской старец вскинул вмиг ставшие злыми глаза:

– Что – «только»?

– Да парень один тут, у корчмы вертелся. Скомороший, тот, у которого я тогда серебришко увел.

– Тебя поучить – что с ним сделать?

– Да я и хотел, – обрадовался Коржак. – Только он с Авдотием этим ушел.

Старец задумался:

– Вот как, значит. Ладно, пусть пока погуляет. Может, и впрямь зашел за Авдотием? А вообще-то б лучше его поймать да порасспросить гораздо. Так, на всякий случай. Осторожность, она никогда не помешает, на Бога надейся, да сам не плошай, верно, Коржак?

– Святая правда, батюшка!

– Ну чего стоишь? Ступай.

– Возок, батюшка.

– Возок? Что ж ты раньше молчал, оглобля? Зеленый возок-то?