Мефодий Буслаев. Ожерелье дриады - Дмитрий Емец Страница 52

Но это все теория – Багров же существовал в мире практики.Вследствие всех этих причин, по муромскому лесу он странствовал во внутреннемостервенении и сердечном остекленении. Загонял себя и выматывал, желаяизнеможением тела заглушить тоску духа.

Спал на голой земле, не разводя костра. Ел что придется. Тогрибы, то рис, на ночь замоченный в речной воде и едва разбухший. Все, чтовокруг, не замечал. Лес был для него театральным фоном, наспех нарисованнойдекорацией.

Антигон посматривал на Матвея с недоумением. У него,напротив, были сейчас счастливейшие дни. Он точно возвратился в детство. Оводовзаглатывал на лету, выстреливая в них длинным липким языком. Комарами же простолакомился.

– Они как семачки! Знай крылья отплевывай! –объяснял он Багрову, произнося «семачки» на манер базарных торговок.

С радостью энтузиаста Антигон нырял во всякую заболоченнуюканаву, а однажды ухитрился даже искупаться в колее от лесовоза. В муромскомлесу в нем окончательно пробудился кикимор, для которого, как известно, стоячаявода завсегда предпочтительнее проточной.

Багров брел по лесу наугад, то выходя на реку, то вновь еетеряя. У него не было с собой ни компаса, ни карты. Компасом ему служили солнцеи Ирка. Причем если солнце двигалось всегда одинаково, то Ирка часто меняланаправление, руководствуясь непонятно чем.

Географию их перемещений Матвей отслеживал по обрывкам газети этикеткам на пластиковых бутылках с водой. Бутылки легко отыскивались навстречавшихся у реки стоянках и кострищах. В последние два дня вода быласаровской, а газеты арзамасскими.

Места были глухие, буреломные, с частыми залысинамилесозаготовок. Люди попадались редко. За три дня он встретил лишь двоих, уреки. Бородатые, спокойно неторопливые, одетые в высокие резиновые сапоги изащитные куртки, они заготавливали смолу. Аккуратные, елочкой сделанные стесыБагров замечал на соснах часто, но теперь только понял, зачем они.

Антигон на правах «робенка» подошел к ним и нагло попросилспички. Те, что были у Матвея, отсырели. Заготовщики спичек Антигону недоверили, но как-то по-особенному вкусно выговаривая звуки, сказали: «Здорово,парнек! Позови папу – ему дадим!»

Так Багров стал папой, повторив судьбу Прасковьи,«усыновившей» Зигю.

Вечерами, когда Ирка соглашалась перестать бежать иостанавливалась, Матвей сидел на земле, чувствуя, как на разгоряченную спинуего капает дождь. Его затягивало в болото пустоты и глухой безнадежности.

«Это, наверное, некромагия моя мне аукнулась. Сам несветлый, а связался со светлой. Канат лопнул и одним концом по мне, а другим –по ней. Не берег я ее, точнее, тело берег, кормил, а душу мял какхотел», – размышлял он.

Нельзя служить свету и иметь при этом свой частный,отдельный, обособленный интерес. Нельзя стать светлым, миновав стадию простохорошего человека. Или ты гниль, или ты не гниль. Или ты тянешь, или ты нетянешь. Мы вечно ищем что-то среднее, третье, более удобное, а ведь третьего недано.

До этой истины Багров теперь постепенно и доходил, но неразумом, а усталостью, кровью и потом. Наверное, это и есть главная дверьвсякого знания. Разум же – это так себе, запасной вход через кухню, где тебянепременно ошпарят кипятком.

В какой-то момент, где-то уже под утро, что-то в Матвееточно надорвалось. Он вскочил и крикнул в лесные вершины, непонятно к комуобращаясь:

– Я буду беречь ее!

Совсем близко отозвалась разбуженная ворона. Закачалисьветви. На голову Багрову полетел мелкий мусор. Матвею стало смешно, что онподдался глупым эмоциям. И кому он кричал? Ворон только пугать.

На четвертый день к вечеру волчица коварно проскочила междуогромным муравейником и сосной, сделавшейся со временем его окраиной. Вручив поводокАнтигону на предмет «подержать», Матвей обошел сосну. Волчицу он потерял извиду самое большее на две секунды.

Когда он оказался с другой стороны, Антигон уже торчалголовой в муравейнике, волчица же с волочащимся поводком едва виднелась вподлеске. В кустарнике прощально мелькнула белая спина.

– Стой! – диким голосом заорал Багров. – Стойтебе говорят! Ирина!!!

Это был первый случай, когда Матвей назвал волчицу по имени,да еще так официально. Уже понимая, что не догнать, Багров отчаянно метнулсяследом, надеясь, что поводок за что-то зацепится. Нет, не зацепился.

Когда пять минут спустя он вернулся, Антигон сидел верхом намуравейнике, весь облепленный, и, широко разинув рот, сглатывал заползавших внего муравьев.

– Кусаются, собаки страшные! Жато вкушные! Кишленькиетакие! – пожаловался он Багрову.

– Ты ее упустил! Ах ты, сикимора болотная! –набросился на него Матвей.

Антигон раздвоенным языком слизнул с носа муравья.«Сикиморой болотной» обидеть его было невозможно. Разве что польстить.

– Она дернула, а я легкий! – объяснил он.

– Надо было держать!

– Давай я тебя к трактору привяжу, поставлю сразу замуравейником, трактор дернет, а ты держись! – предложил Антигон.

Он вылез из муравейника, с заметным сожалением отряхнулся изашлепал ластами по пружинящей хвое. Земля под ногами была гулкая, точно пустаявнутри и наполненная воздухом. Казалось, они шли по туго натянутому барабану.Где-то внутри, в глубине, как струны, пели корни.

– Ты куда? – спросил Багров.

Дешевое, бэушное отчаяние охватило его. Ему казалось, всепропало. Ирку они не найдут. Пора мылить веревочку, чистить ваксой белыетапочки и стирать саван.

Антигон удивленно оглянулся.

– Как куда? По следу!

Матвей тупо уставился на сосновые иголки. Он что, издевается?Какой тут может быть след? Это что, кино про индейцев? Три иголочки сдвинуты напять градусов влево? Земляничка зверски раздавлена? Птичка поет неестественнымбасом?

– А я вот вижу след! У меня он даже не здесь (кикиморпоказал перепончатым пальцем на глаз), а здесь (ткнул в лоб)! Ты забыл, что явнук лешака. Ну или правнук! Ворчливый был у меня прадедулька, зато толковый!

Багров кивнул. Родословная Антигона была настолькоразветвленной, что в ее дебрях любой посторонний свихнул бы шею. Не было такоймелкой нежити, которая не приходилась бы Антигону троюродной бабушкой состороны племянника пятиюродного шурина зятя разведенной сестры.

Кикимор двигался неторопливо, вразвалочку, то и делонаклоняясь, чтобы сорвать кислицу или отправить в рот жука. Матвею хотелось егопнуть. С его точки зрения, идти таким черепашьим шагом было так жебессмысленно, как стоять на месте.