Охота - Эндрю Фукуда Страница 52

Очень осторожно я тянусь и опускаю ее руку.

— Пожалуйста, — тихим-тихим шепотом произношу я, — не пойми меня неправильно. Но я никогда… я никогда ничего от этого не чувствовал.

Вместо обиды на ее лице отражается облегчение. Она опускает руку.

— Я тоже. Мне всегда приходилось делать вид, что я получаю удовольствие, — она отворачивается, — с моим парнем, с тобой тогда в кладовке. Я думала, что со мной что-то не так. — Она судорожно вздыхает. — Разумеется, со мной что-то не так, — говорит она дрогнувшим голосом. — Я не нормальная. Я гепер. — Последнее слово звучит как очищающее душу признание.

Не совсем понимая, что делаю, я хватаю ее за руку и чувствую легкую дрожь под пальцами. Я отнимаю руку, но она тянется за мной и кладет свою раскрытую ладонь на мою, ее кожа касается моей, мы близки, как никогда. Мы смотрим друг на друга. Это чувство не похоже на все, что было раньше, оно захватывает меня полностью. Я не смею дышать. Она закрывает глаза, запрокидывает голову. Ее губы раскрываются, такие полные и странно притягательные.

Ее пальцы переплетаются с моими. Я никогда не испытывал ничего подобного, не знал, что такое возможно, но от прикосновения гладкой кожи ее пальцев меня одновременно охватывают и жар, и холод.

— Пепельный Июнь, — шепчу я.

Она ничего не говорит, просто стоит рядом, подняв голову к небу и закрыв глаза.

— Я знаю, — шепчет она наконец, — я знаю.

Звезды мерцают над нами. Голова Пепельного Июня лежит у меня на плече, рука — поперек моей груди. Мы не разомкнули рук даже во сне. Я слышу ее дыхание, чувствую, как ее сердце бьется рядом с моей грудной клеткой. Мои глаза закрываются. Я вновь засыпаю.

Когда я просыпаюсь, небо посветлело, звезды почти скрылись. Занимается рассвет. Пепельного Июня уже нет рядом. Я сажусь, чувствуя под собой движение гальки.

На крыше ее не видно. Озадаченный, я подхожу к краю.

Вот она, вдалеке, идет, погруженная в мысли.

Через несколько минут я снаружи, спешу к ней по кирпичной дорожке. Свидетельства разгула этой ночи разбросаны повсюду: бумажные тарелки, шпажки от шашлычков, бокалы, пустые бутылки, даже лужицы рвоты. Когда я оказываюсь близко от нее, она останавливается и ждет меня.

— Привет, — слегка улыбается она и берет меня за руку.

— Надеюсь, нас никто не увидит.

— Вряд ли, все перепились до бессознательного состояния.

— Надеюсь. Что с тобой?

— Кое-что не давало мне покоя, пришлось прогуляться, чтобы слегка прочистить голову. — Она сжимает мою руку. — Рада, что ты пришел. Пойдем, — говорит она, направляясь к Куполу.

Держась за руки, мы с ней идем под светлеющим небом. Наши ладони совпадают так, будто были сделаны друг для друга, наши руки привычно переплетаются. Мы слегка склоняемся друг к другу. Легко забыть, что это за день. День, который закончится кровавой бойней Охоты.

Мы останавливаемся перед Пуповиной.

— Открой, — говорит она.

Внутри, прямо в центре конвейерной полосы, лежит большой конверт. Я поворачиваюсь к Пепельному Июню, и она кивает, пристально глядя мне в глаза.

Я беру конверт в руки. На нем большими буквами оттиснуто:

Срочно. Открыть немедленно.

— Я так и думала, что оно уже будет здесь. Это письмо, в котором говорится о том, что Купол якобы неисправен. То, что должно выманить их в Пустоши. То, что превратит их из тщательно оберегаемых домашних животных в ничего не подозревающую добычу. То, что сделает Охоту возможной. То, что их убьет.

Я смотрю на нее, потом перевожу взгляд на письмо.

— Зачем ты мне это показываешь?

— Я была несправедлива с тобой, Джин. — Я пытаюсь возразить, но она качает головой. — Нет, это важно, так что дай мне сказать. Я чувствую, что могла заставить тебя принять решение, о котором ты можешь пожалеть.

— Дело не…

— Нет, Джин, послушай. Я не хочу, чтобы ты думал, что тебя во что-то втянули. Так что я решила дать тебе еще один шанс. Чтобы ты смог как следует все обдумать и решить, чего ты действительно хочешь.

— О чем ты?

— Если ты положишь письмо обратно, Охота будет. И мы с тобой будем. Но ты можешь не класть его туда, можешь разорвать его на мелкие клочки. Тогда геперы останутся живы. Тебе решать. Решать действительно тебе.

— Если я порву его, Охоту просто перенесут. На несколько дней, в любом случае не больше чем на неделю. Я так долго не продержусь, меня сто раз успеют раскрыть до этого момента.

— Знаю, — произносит она.

— Зачем ты это делаешь?

— Затем, — говорит она, с трудом управляя голосом, — что из-за этого ты можешь страдать всю жизнь. И я не смогу жить, зная, что виновата в этом. Но сейчас все в твоих руках в прямом смысле слова. Выбирать тебе.

Я смотрю на большой пухлый конверт и качаю головой. Я не могу решить.

— Не делай этого, — произношу я, но она отводит взгляд, закусывая губу, ее глаза блестят от слез. Я смотрю на Купол, на глиняные хижины под его защитой. Думаю о геперах, которые спят в своих кроватях за все еще закрытыми дверями и окнами, о том, как поднимаются и опускаются в такт с дыханием их грудные клетки, как пульсирует кровь у них под кожей.

Восходящее солнце выглядывает из-за гор на востоке. Через Пустоши протягивается оранжевая полоса. Лучи касаются вершины Купола и, преломляясь, бросают блики на поверхность пруда. Наступил рассвет.

Пепельный Июнь не может смотреть на меня, ее взгляд мечется то вправо, то влево. Я пристально гляжу на нее, ожидая, когда наши глаза встретятся. Оранжевое сияние рассвета придает ее каштановым волосам оттенок пламени. И наконец ее зеленые глаза, блестящие сквозь завесу слез, как бриллианты, почти нестерпимо, останавливаются на мне.

Все, больше ничего не нужно. Я побежден, обращен в ее веру. Теплое сияние рассвета, самая красивая девушка в мире, возможность вместе с ней начать жизнь, о которой я не смел и мечтать.

— Хорошо, — шепчу я, открываю дверцу и кладу письмо обратно в Пуповину. Дверца закрывается с похоронным стуком.

* * *

После этого мы быстро уходим, не желая, чтобы нас заметил какой-нибудь вставший спозаранку гепер. Как бы ни хотелось нам провести день вместе, мы решаем все-таки разойтись по своим апартаментам. Приказ Директора, чтобы мы спали — или, строго говоря, проснулись — по отдельности, кажется довольно суровым, и, несмотря на то, что все спят и никто нас не заметит, лучше не привлекать его внимания. Кроме того, нам нужно хорошо соображать, когда начнется Охота, и следовало бы хоть немного поспать, а вместе мы точно не уснем.

— Мы все делаем правильно, — произносит она перед воротами Института.

— Я знаю, — говорю я ей, говорю я себе.