Хроники Ордена Церберов - Яна Ясная Страница 52

Горячая плоть скользила в ладони, имитируя то самое движение — Илиан помогал мне бедрами, и от этого внутри все сжималось, зудело, требовало — дай! И мне нравилось это ощущение — мне нравилось его хотеть. 

Его губы беспорядочно целовали, прикусывали, зализывали — остро, головокружительно, жадно.

Мне нравилось, как он хочет меня. 

И я ускоряю движение ладонью, сжимаю сильнее.

Илиан шипит, пытается меня остановить, но я не даю. Ничего, я тебя знаю, мое удовольствие от меня никуда не убежит. 

Да и в конце концов, может такая благодарность сойдет, раз “спасибо” тебя не устраивает?..

Тяжелое мужское тело содрогается, член пульсирует в моей руке. Солнышко наваливается на меня всем своим весом, не разрывая глубокого поцелуя, и от этого кажется, что в настоящее мгновение в мире кроме него — ничего не существует.

Но это удивительно эйфоричное ощущение быстро раскалывается о суровую реальность.

В мире кроме Солнышка существует еще очень много вещей.

Как минимум — мимо проходящие церберы.

— Кто тут? Камень, ты что ли?

От звуков чужого голоса я вздрагиваю, сжимаюсь и прячу лицо у Илиана на груди, сама себе отвечая на вопрос — готова ли я о нас заявить. Нет, совсем нет!

Илиан, которого, очевидно, выдала золотая шевелюра — единственная на весь акрополь (ну не по заду же они его определяют, как я!) — остался недвижим. Глыба и есть. 

— Я, — хрипло выдохнул он, самую малость смещаясь, чтобы уж совсем наверняка, загородить меня от чужого взгляда. — Иди куда шел. 

— Понял, не дурак, — икнул обладатель голоса и шаги зашуршали, удаляясь. — Ты эта… только... не застуди себе там по пьяни чего! Ночи-то уже морозные…

Вот что значит настоящее братство! Трогательная забота друг о друге в любой ситуации!

Я почувствовала как наружу рвется нервный, пьяный смех, закусила губу и стиснула мужскую рубашку в кулаках, зажмурилась, все так же упираясь лбом в грудь Камушка, но плечи-предатели под чужими ладонями затряслись. 

— Эй, ты чего? — обеспокоенно спросил мой клык, отдирая меня от себя и пытаясь заглянуть в глаза.

Рубашку пришлось выпустить, и я отчаянно зажала рот ладонями, продолжая сражаться с рвущимся наружу хохотом. 

Илиан вздернул бровь. А потом — я видела! видела! — уголки его губ тоже задрожали. 

Улыбающийся Камень — это было выше моих сил.

Всхлипнув, я опустила руки и рассмеялась.

Тут же Солнышко зажал мне рот ладонью, шикнул и снова навалился всем весом, глуша безнадежный ржач.

И все бы ничего, но заткнуть меня у него получилось, а вот себя — не очень.

К счастью, других желающих посмотреть, как два цербера — одна в съехавшей рубашке, другой с расстегнутыми штанами — припадочно ржут, не нашлось. 

А потом, отсмеявшись, я стояла, привалившись к стене и наблюдала за тем, как Солнышко приводит себя в порядок. 

Зуд желания, слегка приглушенный хохотом, все же никуда не делся, но в голове было легко и хорошо, а смотреть — приятно.

И с чего я вообще решила, что у него с Наваррой было что-то кроме одной ночи? 

Я задумчиво подула, и теплый воздух вырвался серебрящимся в лунном свете облачком пара. И правда — морозные. Осень ведь уже.

Илиан  закончил, оглянулся на меня, покачал головой. А потом сам одернул мою рубашку как надо, ухватил за руку и потащил в комнату, которая оказалась совсем не в том направлении, которое я выбрала, выйдя из столовой. 

А потом он грел мои когда-то успевшие замерзнуть пальцы, и ноги, и нос. И это было щекотно, и сладко, и я-же-говорила. 

Не убежало удовольствие.

И я даже не уснула, а провалилась в сон, почти мгновенно, успев разобрать только какое-то бубнение, похожее на “а я говорил, надо было сдвигать кровати обратно…”

Солнечные лучи просвечивали сквозь резную красную листву светлыми полосками в воздухе и россыпью пятен на земле. Листва окрашивала в розоватый все — этот свет, молочную дымку стелящегося тумана, серебристый мох. И несмотря на то, что темнота за деревьями наступала слишком быстро, слишком резко для такого светлого леса, это все равно было красиво.

То здесь, то там, вспыхивали искорки светлячков. 

Мое тело, мощное и тяжелое, перемещалось по знакомым местам легко. Я нарочно-случайно боднула один куст и с него с тонким шелестом посыпалась блестками разноцветная пыль. 

Я сидела и смотрела на нее, склонив голову на бок.

Это тоже было красиво…

Я проснулась и несколько мгновение смотрела в потолок, пытаясь в очередной раз понять — что это было?!

С каких пор во снах я любуюсь тварями — одна другой страшнее и нахожу это невероятно красивым, и ни капельки не опасным. И надо быть полным идиотом, чтобы потрясти жгучую смертуницу и при этом не удирать с воплями, а наблюдать как пылинки, облачко которых может выкосить целую деревню, красиво блестят и кружатся в воздухе. 

Нет, это точно не мое.

Заберите пожалуйста, а?

Я вздохнула и почувствовала, как вместе со мной вздохнул слегка придавивший меня Камушек. 

Повернула голову, задумчиво изучая мужское лицо на подушке рядом с моим собственным. 

Осторожно подняла руку и коснулась взъерошенных волос. Погладила щеку, провела кончиками пальцев по плечу. 

Очень хотелось снова спать, но было здорово потрогать его так, когда он не видит. 

Интересно, о чем он думал, когда увидел меня спящую на его кровати?

Я так увлеклась, что любопытствующее присутствие на этот раз заметила не сразу. 

Но оно было.

И внимательно наблюдало за тем, что я делаю. 

И я разозлилась.

Да сколько же можно?!

“Уходи!”.

Мысленный вопль ушел в пустоту, неощутимая сила разошлась веером в бесплотной попытке сбросить наблюдение. Бесплодной, потому что ощущение, схлынув, мгновенно вернулось.

“Отстань от меня!”

В ощущения примешались нотки обиды. 

Это ты на меня обижаешься? Ты меня чуть не угробил, а теперь обижаешься?!

Волна возмущения от наблюдателя оформилась в отчетливое: “Hо не угробил же!”.

Все. Приплыли. Мы беседы теперь ведем. Только непонятного диалога на уровне ощущений мне для полного счастья не хватало!

С меня хватит!

С этой мыслью я решительно потормошила Солнышко.

Напарник на мои тормошения поморщился, что-то проворчал и продолжил дрыхнуть.

— Илиан! Камень! — я ткнула кулаком твердое плечо и прибегла к последнему, самому отчаянному методу: — Ну, Солнышко!