Убить Троцкого - Юрий Маслиев Страница 51

И тут, в завершение разгрома, в атаку пошли вымуштрованные, хорошо подготовленные белые части, которые, несмотря на свою малочисленность, всюду сеяли смерть.

– Бей их в песи, руби в хузары! – азартно орал, припав к гриве и вытянув вперед казачью шашку, скакавший рядом с Михаилом на гнедом жеребце бешеный Лопатин.

Их сотня, состоявшая почти из одних офицеров, как раскаленный нож в масло, врезалась в полуразгромленное, потерявшее уверенность в благополучном исходе конное соединение красных, за пятнадцать минут до этого представлявшее собой грозную силу. Сейчас паника превратила это стройное соединение, бряцавшее оружием, в аморфную массу, где каждый спешил спасти свою голову, не слыша уже ненужных команд. Одинокая сотня, несущаяся на них, в обуянных ужасом взглядах превратилась в несметные орды Чингисхана. Паника.

Пленных не брали. Озверевшие за время войны офицеры, опьяненные запахом крови и победы, крушили все подряд, стремясь уничтожить как можно больше живой силы. Азарт погони кипел у всех в крови. Свист шашки – и покатилась голова, свист шашки – и свесилось с седла очередное безжизненное тело. Сопротивления не было. Люди уходили от погони, вжимая головы в плечи, но раздавался свист шашки – и очередная жизнь перечеркивалась одним движением сиявшей на солнце каленой стали.

Азарт погони захватил и Михаила. Он, как и все, орал что-то дикое, круша направо и налево, тем не менее умело, с холодной расчетливостью, независимо от животного бешенства, нахлынувшего на него, пользовался приобретенными в муштре навыками. Ни одно его движение не было бесцельным, каждое – уносило чью-то жизнь, а движений этих было…

Злобным аллюром пропорота ночь.

Прочь убирайтесь с дороги, все прочь!

Нотами мести симфония зла

В сердце змеей заползла.

В жутко веселой гримасе скелета

Месть свою песню шпилит —

Перечеркнуть башку-планету

Пулей навылет!

На хрипящем от напряжения, взмыленном жеребце он, в погоне за очередной жертвой, перелетел через плетень той же деревни, которую покинул сегодня ночью. Молодой парень, убегавший огородами от него, чувствуя, что его догоняют, бросил винтовку и, прикрыв голову руками, в страхе оглянулся на настигавшую его смерть. Ясные глаза на почти детском лице с ужасом и мольбой смотрели на палача.

– Не надо… – задыхаясь, успел прокричать он.

Но расчетливый, как по лозе, с оттяжкой, удар шашки слева наискосок полностью перерубил его от плеча до пояса. Сделав еще шаг, мертвое тело развалилось на две неправильные половины. Фонтан крови успел обляпать круп коня, правый сапог и часть галифе Михаила. Эта кровь, отсутствие новых врагов и наступившая вдруг тишина – почти мгновенно остудили его ярость, до этого, казалось, льющуюся через край и перехватывающую дыхание. Пришло осознание действительности. Он, оглянувшись, с отвращением увидел еще трепещущую кровавую человеческую плоть – дело своих рук; вспомнил огромное количество практически беспомощных против его силы и умения убегавших и порубленных им людей. Ему стало противно и стыдно даже не за себя – он был такой же, как они, – а за всю эту массу людей – умных и глупых, интеллигентных и простых, бедных и богатых, работящих и ленивых – всех, кого небольшая группа властолюбцев заставила столкнуться лбами в этой кровавой мясорубке.

– Миша! – окрикнул его подъехавший к плетню Лопатин. – Блюма не видел? Я во время боя потерял его из виду… Как бы чего не случилось, – озабоченно продолжил он.

– Поехали, поищем, – с сумрачным видом Михаил повернул коня и двинулся вдоль плетня, ища выход.

Проезжая знакомые места, они за поворотом увидели странно поникшую фигуру Саши Блюма. Тот у входа в их бывший госпиталь, где они так славно потрудились, стоял, прислонившись к своей лошади. Когда они приблизились, он поднял на них пустые глаза, в которых мелькнуло узнавание, и дрожащими губами прошептал с выдохом:

– Они их всех… Всех… – и характерно рубанул по воздуху ребром ладони.

С высоты седла Михаилу хорошо были видны распростертые в различных позах, при которых застала смерть, перевязанные тела их пациентов, над которыми они вчера, стараясь причинить как можно меньше боли, тряслись, желая спасти каждую отдельную жизнь.

Соскочив с лошади, Михаил, а следом за ним и Евгений подошли к Александру.

– Кто это сделал? – глухо спросил Евгений.

Для него, как медика, проблема неприкосновенности любых медицинских учреждений во время военных действий была особенно болезненна.

– Сейчас увидишь, – ответил Блюм.

Раздались веселые непринужденные голоса, и первым в группе военных из распахнутых ворот, вытирая пучком травы окровавленную шашку, вышел капитан Крылов.

– А ля гер ком а ля гер, – весело бросил он, подходя к друзьям, и, увидев их сумрачные лица, как бы оправдываясь, добавил: – Либо мы их – либо они нас, третьего – не дано.

– Где-то я это уже слышал… – процедил Блюм, переглядываясь с друзьями.

Все вспомнили комиссара и те же слова.

– Мразь ты, капитан, – с брезгливой холодностью произнес Муравьев.

– Что-о-о?.. – Губы Крылова вытянулись удивленной трубочкой. – Что-о?.. – Лицо его стало наливаться краснотой, когда он наткнулся на холодно-надменный взгляд Михаила. – Дуэль, князь, дуэль сегодня же! – сорвался он на визгливый фальцет.

Это было последней каплей, которая переполнила Евгения. Со всей своей разночинной простотой, лишенной дворянской условности, и даже часто бравируя этим, он рявкнул:

– Я тебе, мразь, дам дуэль! – Со всего маха заехал своей медвежьей лапой по уху капитану.

Тот, пролетев несколько метров, затих в лопухах у плетня; и только фуражка, продолжавшая катиться, медленно плюхнулась в зловонную канаву.

Товарищи Крылова, схватившиеся было за шашки, наткнулись глазами на выхваченные револьверы и поспешили, подобрав своего дружка, побыстрее убраться.

Но друзья еще не выпили всю чашу позора до дна. Из раскрытого подворья, где лежали изрубленные раненые, пошатываясь, вышла женщина в изорванной блузке, в прорехах которой просвечивала грудь. Спутанные длинные волосы не скрывали кровавых рубцов на ее полуобнаженном теле. Муравьев с трудом узнал в этой постаревшей и поблекшей женщине ту сноровистую молодуху с румянцем на пол-лица, у которой они находились на постое.

Шатаясь, не выбирая направления, она приблизилась к ним и, только заметив препятствие, подняла омертвевшие глаза. Узнала Лопатина, и ее глаза наполнились осмысленным жалобным выражением.

– Катя… – шагнул он к ней, протягивая руки.

Но лицо ее вдруг перекосила гримаса ненависти – погоны на его плечах сказали ей все.

– А я тебя за брата благодарила… – Она плюнула кровавым сгустком из разбитых губ ему в лицо. – Гаденыш…

И, развернувшись, такой же шатающейся походкой она безвольно двинулась вдоль деревенской улицы.