Время игры - Василий Звягинцев Страница 51

Зато в глубине сада прятался низкий каменный флигель всего из трех комнат, сводчатых, темноватых, скудно меблированных, но снабженных печками-«буржуйками», которые мгновенно разогревались и начинали распространять вокруг сухое устойчивое тепло.

Шульгину здесь понравилось.

Будто в маленькой крепости, окруженной голыми черными деревьями с сюрреалистически перекрученными ветвями, заросшими бурьяном огородами, другими заброшенными дачами, накрытой густым туманом, сквозь который не видно не только Ланжерона, Аркадии и Одесского порта, но и плещущего внизу моря.

— Как вы считаете, — спросил его вернувшийся из города вечером первого дня Славский, куда он, очевидно, ездил повидаться с местной своей агентурой или руководством, — требуется нашему пациенту консультация специалистов или?..

— Думаю, что непременно и обязательно. Рана, по счастью, оказалась намного легче, чем я предполагал. Но — только рана. О последствиях я судить не рискую. Я ведь всего-навсего не слишком хороший военно-полевой хирург, давно не имевший практики. А здесь нужен авторитетный специалист именно по поражениям нервной системы. Так что ищите такого врача. В большом городе его не может не быть. И сделайте это как можно быстрее, иначе…

Случайно ли так вышло или намеренно, но в этом флигеле предыдущим жильцом тоже был какой-то немец, гувернер хозяйских детей или квартирант — преподаватель гимназии, оставивший после себя множество книг в картонных и кожаных переплетах, отпечатанных почти непонятным для Шульгина готическим шрифтом.

Фон Мюкке же эта библиотека восхитила, и он, благо состояние его заметно улучшилось, погрузился в беспорядочное чтение, добирая упущенное за большую часть предыдущей жизни.

Да и что может быть лучше для человека, почти простившегося с жизнью, а сейчас выздоравливающего, никуда не спешащего, как окунуться в сокровища родной литературы, от Шиллера и Гейне до Шопенгауэра и Карла Мая.

Шульгин и сам бы с удовольствием последовал примеру капитана, улегшись на соседней койке и потягивая глинтвейн или водку с лимонным соком, если бы во флигеле нашлись какие-нибудь русские книги, кроме разрозненных томов энциклопедии Брокгауза и Эфрона.

Говорил он по-немецки совсем неплохо, а вот читать легко и свободно, так, чтобы получать от процесса удовольствие, пока не научился.

…Одесса при первом выходе в город разочаровала Шульгина. Он помнил ее по последнему посещению в 1977 году и по книгам Катаева, Бабеля и Паустовского.

Сейчас же она выглядела почти жалко. Хозяйственное возрождение новой России коснулось ее отчего-то мало.

На каждом шагу видны были следы двухлетнего владычества большевиков, а местные деловые люди скорее всего в силу врожденной осторожности, усугубленной слишком свежими воспоминаниями, не до конца поверили в окончательность врангелевской власти.

А средства, если они у них и сохранились, предпочитали вкладывать и приумножать не слишком заметными способами. Или — в других местах.

В знаменитом кафе Фанкони крутились подозрительные типы, ухудшенные издания (точнее, не отшлифованные талантом авторов прототипы) Остапа Бендера, привычно торгующие сомнительного происхождения долларами, фунтами, затертыми транспортными накладными на неизвестно где пребывающие вагоны с вряд ли существующими в природе грузами.

Аналоги «пикейных жилетов» все так же горячо обсуждали свежие новости о сражении «Алексеева» с английской эскадрой и грядущие перспективы международной политики.

Сашка не удивился бы, услышав слова: «Колчак — это голова, и адмирал Воронцов тоже голова…»

Фасады домов были обшарпаны, улицы грязны, и даже шляпы-канотье щеголей и порыжевшие лапсердаки старых евреев с Портофранковской улицы производили грустное впечатление.

Впрочем, возможно, все дело было в том, что на Сашку вдруг навалилась мутная тоска. Кратковременная, несомненно, но от того не менее нудная. Как зубная боль в сердце.

Вроде бы привык он уже давно мотаться «в дали времен, в пыли веков», а тут вдруг накатило.

Скорее всего оттого, что слишком хорошо ему было давними августовскими днями, когда он с очередной подружкой сподобился прожить целых две недели в шикарном пансионате ЦК ВЛКСМ Украины «Чайка» в Лузановке.

И сейчас очень не хватало тогдашней веселой уличной толпы, потока машин, шелестящих вдоль Дерибасовской и Пушкинской, музыки в кафе на Приморском бульваре…

Ну и всего прочего, что бывало в двадцать с небольшим лет почти с каждым, кто вырывался из будничной суматохи на море, да еще не в провинциальные Лазаревку или Геленджик, а в легендарную Одессу.

А может, и погода влияла, все-таки не солнечный август стоял на дворе, а сырой и туманный октябрь, его последний день, просквоженный вдобавок пронзительно-резким норд-остом.

Но… «Времена не выбирают, в них живут и умирают», как сказал еще один поэт. И вместо веселой подружки в коротеньком летнем платье ему пришлось довольствоваться обществом совсем не веселого господина Славского, навязавшегося в спутники, то ли оттого, что действительно захотел прогуляться и попить пива в «Гамбринусе», то ли с целью пресечь несанкционированные контакты «поднадзорного».

Так Шульгин, не стесняясь, ему и сказал.

Если, мол, вы, господин Славский, считаете меня по-прежнему иностранным шпионом, так я все равно найду способ связаться со своей здешней резидентурой, хотя бы с помощью своего слуги, а ежели и вправду намерены показать мне достопримечательности вашего бывшего черноморского Марселя, то так и быть…

Они не стали выезжать в город на «Додже», а вполне демократически добрались до железнодорожного вокзала на разболтанном трамвае, почти полтора часа тащившемся по унылой степи вдоль «станций», а дальше пошли пешком.

— Хочу вас также поставить в известность, что в ближайшие дни я собираюсь заказать железнодорожную платформу, погрузиться на нее и покинуть пределы гостеприимной России. Скорее всего — в сторону Греции. Осмотрю Акрополь и затем пароходом — в Африку. Там, мне кажется, будет не в пример спокойнее…

— Ну, зачем же так? Сами говорили, что обожаете приключения, а стоило столкнуться с совсем маленьким недоразумением — и сразу в Африку. Думаете, туареги или берберы отнесутся к вам почтительнее? Ах да, как же! «Несите бремя белых…» Просвещенному мореплавателю гораздо привычнее общаться с дикими туземцами, чем с непостижимыми скифами. Так ведь, господин Мэллони?

Ирония Славского была изящна и уместна, Шульгин подумал, что он действительно весьма неглупый человек. Что его вполне устраивало.

— Есть резон в ваших словах, есть. Туареги действительно относятся к богатому «ференги» [18]если не почтительнее, то, по крайней мере, предсказуемее.

— Ничего, попривыкнете. А то ведь уедете, ничего, по сути, не увидев и не поняв, и будете потом описывать нас, вроде как Герберштейн московитов шестнадцатого века.