Последний рассвет - Виктор Власов Страница 50

— Только вперёд! — рычал Хадзиме, нещадно стегая коня. Возвышаясь в седле, яростными криками подбадривая воинов, с горящими глазами, он выглядел безумцем.

— Сметём войско Оды, уничтожим крепость! — грозно добавил Хавасан, вскидывая руку с боевым веером. Всё его грузное тело было в белых повязках от недавних ран, голова под шлемом перемотана, но дух по-прежнему неуёмен и непобедим.

— Считаете себя самураями, но Путь Воина вам не знаком! — Накомото не отставал. — Лунный свет наш сообщник. Дыхание неизбежного поражения веет над лагерем врага!

Как три обозлённых демона, вырвавшихся из Преисподней, они вели за собой гигантскую дико ревущую стаю, ощерившуюся копьями, поблёскивающую лезвиями мечей.

— Рассредоточиться! — немедленно скомандовал Хадзиме. Его зоркий прищуренный взгляд выхватил знакомую фигуру, мелькнувшую в вечернем тумане перед рядами частокола у леса. Из груди сёгуна вырвался возглас досады:

— Мицухидэ! Предатель!

Полководец выхватил из-за пояса золотой жезл, и, размахивая им, призвал мчащихся воинов расчистить путь. Несколько тысяч самураев, выкрикивая боевой клич, ринулись за господином. Каждый мечтал биться с ним бок и бок и грезил погибнуть рядом с военным вождём.

Из-за близости реки грохот ружейной пальбы асигару войск Токугавы из-за деревянных укрытий раздавался громче обычного, пороховой дым, слившись с мглой, окутал поверхность льда густой серой завесой. Множество длинных фитилей, спущенных с берега к заложенным под лёд минам, разом воспламенилось, и неугасимое пламя заскользило по темнеющей глади огненными змеями. Десятки легковооружённых лучников один за другим выпускали стрелы по самураям Белого Тигра на противоположном берегу. Каждый лучник целился в сёгуна, но живая стена закрывала его снова и снова.

Мицухидэ, как недавний враг, выставленный Токугавой за линию укреплений, накануне так и не смог убедить воинов ни в правоте поступка, ни в предопределении свыше… В угрюмом молчании внимали ему самураи, демонстративно «считали ворон» по сторонам крестьяне-ополченцы, ехидно ухмылялись рассеянные по их нестройным рядам якудза…

И генерал «сломался». Из остроумного, рационально мыслящего, красиво говорящего любимца буси, фаворита самого Ёсисады, каковым он в одночасье перестал быть, Мицухидэ превратился в слабоумное, неуравновешенное, полное неуверенности жалкое существо.

Полки Мицухидэ расформировали и переподчинили другим командирам. Те выдвинули чужаков вперёд — живым щитом. А Мицухидэ принял командование над несколькими верными Токугаве отрядами — из самых трусливых и ненадёжных, которые больше доверяли собственным ногам, нежели такому генералу. Впрочем, оставалась в его подчинении и небольшая часть самураев Белого Тигра — самые строптивые, их за то подставили под стрелы, лишив возможности повернуть оружие в тылу осаждённых.

Теперь, презираемый своими и непринятый чужими, в страхе за свою жизнь, метался предатель от одного воина к другому, просил, заискивал испуганно, с невыразимым отчаянием:

— Пропустите, Риозо-сан дорожит мной!

Ни один самурай, ни «свой», ни Токугавы, не давал ему укрыться за спиной, никто не хотел собственным телом защищать предателя. В глубине души любого воина, даже штрафника-акуто, живёт врождённое благородство, которое заставляет восхищаться смелым поступком, если его совершил даже враг, но если враг предал своих… то он вдвойне не имел право жить!

— Где Риозо-сан?

Грохнули мины на реке, высоко взвились водяные столбы и опали, разливаясь крошевом по ледяному панцирю, шуга закачалась на чёрной воде выломанных взрывами «окошек». К несчастью для обороняющихся, морозец стоял неделю, и лёд выдержал на значительной площади — по нему в атаку на укрепления Тоёхаси пустилась вскачь конница, вооружённая юми, дальнобойными асимметричными луками. А за конными самураями — пешие яри-асигару, сохэи с нагинатами.

Один из уважаемых генералов Оды, Риозо, вступил в бой с передовой частью войска Белого Тигра.

— Мы справимся, да?! — застонал Мицухидэ, прикусив нижнюю губу так, что пошла кровь. — Ничего, у нас тоже большая армия!

На миг ветер разогнал туман, и перед Хавасаном и Накомото возникло не менее многочисленное войско защитников клана Токугавы.

— Пусть мы погибнем, — осипшим голосом произнёс на скаку Хавасан. — Но погибнем во славе!

— Да, — пробормотал Накомото после недолгой паузы. Признаться, ему не хотелось рано уходить из жизни.

Кони задыхались в пене, стывшей на холоде, лица людей пылали решимостью, доспехи, покрытые кровью, превращались в рвань, стоило попасть под ружейный залп. Самураи Хадзиме мчались так яростно, что клочья снега, мёрзлые комья земли и сухой травы градом летели из-под копыт лошадей. Земля тряслась, кони ржали, воины громко и возбуждённо перекликались. Стрелы конных самураев Белого Тигра выбивали из рядов аркебузиров Оды десятками, не щадили и несчастных бывших однополчан, вынужденных защищать свою жизнь в бою с пешими копейщиками и мечниками. Многие преданные Мицухидэ поворачивали оружие на врага, и под огнём мушкетов и аркебуз Токугавы неслись в атаку на Тоёхаси.

Преодолевая заграждение, пройдя ряды частокола, за считанные мгновения асигару Белого Тигра снова, будто на шахматной доске, встали в боевые порядки, обрушили на противника ливень из смертоносных стрел. Уловив смятение, охватившее вражеский стан, армия Белого Тигра яростнее пустилась на врага, к последней крепости, прокладывая дорогу в Айти — родовую провинцию Оды.

Невразумительно, истошно кричали обе стороны, вечернее небо содрогалось грохотом выстрелов, поле боя оглашалось звуками сигнальных раковин. Пороховой дым и чад, копоть от догорающих заграждений — отравляли воздух, мешая дышать. Закуренными скелетами чернели остовы несложных сооружений, за которыми воины армии Токугавы ждали команды.

Не выдержав ожидания, Мицухидэ приказал войску двигаться на линии врага, не смотря ни на что. Но бывшие самураи Ёсисады Хадзиме расступились, образовав кольцо. В него стремительно ворвался сёгун, за ним прошли несколько элитных отрядов хатамото. Простёршись ниц, бывшие самураи Ёсисады ожидали участи, которая выпадала на долю предателя. Но Хадзиме они сейчас не интересовали. Спрыгнув с коня, он выкрикнул своё имя и вызвал Мицухидэ. Приняв древко со стягом от знаменосца, сёгун воткнул его в мёрзлую землю, орошённую кровью, направил остриё катаны на бывшего друга:

— Кено, есть разговор.

— Я… н-не хотел, — лепетал Мицухидэ, дрожащий, словно от холода. Горечь неизбежной позорной смерти переполняла сердце. Лицо его исказилось и замерло в уродливой гримасе. Руки он непроизвольно нервно тёр одна о другую, не решаясь вытащить клинок, не замечая, как то и дело умоляюще складывал их на серебристом нагруднике доспеха, топтался на месте, бросая полный отчаяния взгляд на соратников. — Разум помрачился!.. Оннигороши заставил!..