Башня - два - Юрий Никитин Страница 50

Он убрался со своим ноутбуком, но в глазах его читалосьясно, что не понимает.

Юлия жадно вдохнула ароматы, сердце ее трепыхалось, но душатрепетала в предвкушении важных открытий.

Олег все-таки не ушел, пристроился с ноутбуком на подоконнике.Похоже, он из тех чокнутых, кто в еде видит только калории, белки и углеводы свитаминами. Напрасно электронный повар старается, этот сожрет все, непоморщится, но и не похвалит…

— Понравилось море? — спросил он ссомнением. — Конечно, не Сибирь, но все-таки…

Юлия приподняла крышку, в лицо ударила волна запахов.Стараясь понять, что же там готовится такое, от чего желудок начинаеткувыркаться, она ответила искренне:

— Я даже не знала, что море может быть такое чистое и…человечное. Я впервые на море, но словно в нем родилась. Нет, не как Афродита,нечего лыбиться, а как кистеперая рыба, что отсюда полезла на берег! Отсюда,чувствую, и древние эллины ходили на завоевания…

— И не только, — ответил Олег. Он покосился вокно, на лицо упал отсвет голубой шири моря, сказал нараспев: — …И воззвал онтогда к Богу, упрашивая пойти со своими людьми к морю, дабы…

Она прервала удивленно:

— Таких слов в Библии нет!

Олег удивился:

— Да?.. Гм… Было же… Когда же подчистили?..

— Ты уверен, что было записано так? — спросила онанасмешливо. Умничающий шпион — это что-то новое. Библия — это не устав строевойслужбы. — Что у тебя за перевод? В твоем компе.

— При чем тут комп, — ответил он мирно. — Ясам диктовал одному писцу…

— Тогда уж писал бы сам!

— Не могу, — признался он. — У меня почерк!Курица лапой нацарапает лучше. Компьютеров еще не было, а вручную я как привыкк прафиникийскому письму… гм… а жаль, что такой кусок утерян. Помимо чистоэстетической ценности — в юности мы все поэты, — были и какие-то ценныесведения… которые ну никак не могу вспомнить. Впрочем, если не могу вспомнить,какая из них ценность?

— Да уж, — ответила она. — Если не знал даеще и забыл, то — тяжелый случай. Раз уж ты отпустил прислугу, то на столподавать должна я?..

— А так же убирать во всех комнатах, — согласилсяон.

— А сколько здесь комнат?

— Откуда я знаю? — удивился он. — С чего бы ястал считать комнаты?

Она помолчала, ошарашенная такой наглостью. Для человека,привыкшего считать не просто комнаты, а квадратные метры… даже сантиметрыпринимаются во внимание!.. он сказанул почти богохульство. Целый народ, целаякультура родилась и расцвела чахлым цветом на квадратных метрах общей и жилойжилплощади, а этот наглец не считал!. Святотатец.

— А как?.. — спросил он.

Она оборвала:

— Молчи! Я буду есть.

Она в самом деле не проронила ни слова, пока не отодвинулапоследнюю тарелку. Правда, рот был все время забит, да и пожирала все с такойбыстротой, что обед кончился, как ей показалось, едва начавшись, но в желудкетеперь чувствовалась немалая тяжесть, а в талии она стала похожей на пингвина.

Олег с нахальной улыбкой поставил на стол кувшин сохлажденным соком.

— Местный. Отведай.

Она кивнула на плоский экран метр на метр, вмонтированный вкухонную стену.

— Это что? — спросила она. — Телеэкран или…

— Скорее или, — ответил он. — Нотелепрограммы принимает тоже.

Ее обожженное специями горло жадно впитывало прохладный сок,не давая добраться до желудка. Она наполнила уже третий стакан, а на ладониОлега из ниоткуда возникла коробочка пульта. Пощелкал кнопками, но по всемканалам передавали богослужение. Шла репетиция великого празднования встречитретьего тысячелетия. Нелепо одетые жрецы в богатых одеждах, рассчитанных набедных дикарей, важно взмахивали кадильницами, вельможи и князья чинно стоялирядами, в руках свечи.

Юлия попробовала пить сок медленнее, но теперь он впитывалсяеще во рту. Слова с экрана неслись непонятные, хотя рясы знакомые…

— Греки? — поинтересовалась она.

— Просто мерзавцы, — отмахнулся он. — ЕщеТертуллиан жаловался, что, как только принадлежность к христианам сталапомогать в продвижении по службе, тут же тысячи мерзавцев, которые вчера ещеистребляли христиан, приняли крещение.

Юлия ревниво косилась на великанский экран. При такихразмерах зерно должно быть с кулак, но на самом деле изображение настольконатуральное, что она почти слышала запахи ладана и потных тел священников.

— Да, это и сейчас… знакомо.

— Что делать, — сказал он горько, — на этихмерзавцах мир держится! Без них было бы хуже. Не приди они в христианство,бедные идеалисты сами бы погубили веру Христа надежнее, чем любые враги. Вон, кпримеру, Совнаролла… Честнейший идеалист. Христос с топором. Ведь если быХриста не распяли, а, к примеру, он бы выжил и победил бы? Вот тогда-то иначался бы самый кровавый террор!.. А эти мерзавцы, защищая свои амбары, сумелииз христианства создать такую силу, такую мощь, что она как огненный таранпрошла по многим и многим странам и народам.

Юлия кивнула на экран:

— Но что же теперь? Это ж отвратительно!.. Я была христианкой,когда оно попиралось властью… или я думала, что попирается, а теперь, когдавласть всеми силами поддерживает лижущую ее церковь… нет, я просто не могу.

Олег сказал хладнокровно:

— А почему нет? Какой бы строй сейчас ни объявили, всеравно эти парни будут наверху. Возобладай теократия, то президент станетВерховным Патриархом, его команда — Священным Синодом, победи сейчас язычество— президент станет собственноручно, как делали древние князья, рубить головы нажертвенной плите, принося человеческие жертвы богам, топить самую красивуюдевку в Москве-реке, дабы боги послали дождь… Во главе любого племени, империи,воровской шайки всегда стоят прагматики. Мерзавцы, понятно, грабят и обжираютсяв оргиях, но от честных идеалистов беды было бы гораздо больше. Одностроительство коммунизма чего стоит!

Она спросила враждебно:

— Коммунизм разве строили не сволочи?

— Я ж говорю, хуже! Хуже, чем сволочи, — эточистейшие души. Но строить коммунизм в одной России, пусть даже в СССР, средивсех остальных стран, что к коммунизму вовсе не рвались… было просто наивно.Поведение строителей коммунизма напоминает поведение непьющего человека, да ещебегающего по утрам трусцой, среди нашего обычного люда. Во-первых, начинаюттыкать пальцем и посмеиваться при виде бегущего человека. Посмеиваться над егодиетой, гимнастикой с гантелями. Дурью мается, хочет быть лучше всех!.. Мы жпьем, по бабам шляемся, плюем на все режимы… И вот начинается: да выпей, дапосиди с нами, да полежи, да ты нас не уважаешь… В конце концов, и сам идеалистустает от постоянного давления. Наш мир таков, что того, который карабкаетсянаверх, не только не хвалят, но и осуждают. Над ним смеются, ему ставят палки вколеса. И человек сперва раз-другой делает себе поблажки, за что соседи тут женачинают хвалить, а затем ко всеобщему ликованию и вовсе отказывается отздорового образа жизни. И тут же все начинают его любить, поздравлять, кто-тозадарма нальет стакан водки… Пей, будь как мы все.