Смерть императора - Александр Старшинов Страница 50

– Не готовишь ты новую опасность моей драгоценной жизни? – спросил Пакор.

– Зачем, царь царей, если только что я сам, рискуя своей жизнью, сохранил твою?

– Твои речи содержат зерно разумности… – Пакор хлопнул в ладоши: – Пусть все покинут покои, только ты и приемщик подарков пусть останутся, – приказал он евнуху. – Все гости, кроме Илкауда и его спутников. И пусть унесут тело – оно смердит. Но пусть стражники встанут около меня.

– Наш разговор не для ушей стражи, царь царей.

– Пусть слышат, Илкауд, рассказать все равно не смогут. Они безъязыки.

Стражники довольно бесцеремонно вытолкали приглашенных из залы. Остались лишь Пакор, евнух да Приск с друзьями. Стражники, как и приказал Пакор, встали подле его трона.

– Все дело в том, царь царей, что я не Илкауд из рода Шамшбораков, а римский военный трибун Гай Осторий Приск. И я прибыл к тебе как посол императора Траяна.

Воцарилось молчание.

«Теперь либо смерть, либо победа…» – мелькнула мысль.

Приск не стал дожидаться ответа и продолжил:

– Мысль великих всегда должна соответствовать их делам, а дела таковы, что император Траян приближается ныне к Селевкии и Ктесифону. Столица не падет, пока не падет Селевкия. Но если римляне возьмут город штурмом, будет это грозить ужасной бедой. Потому призываю тебя, царь царей, сопричастник звезд, брат Солнца и Луны, принять решение, в котором тебе не придется раскаяться. А именно – открыть перед римлянами ворота и принять их как гостей в своем городе. Тогда все жители Селевкии сохранят и жизни, и имущество, а ты вернешь золотой трон Ктесифона и радость твоим подданным.

Пакор все молчал.

Медленно струился из курительниц фимиам. Евнух прятался в тени залы, склонив лицо. Поблескивали расшитые золотом одежды. Стражи оставались недвижны.

– То есть я, Пакор, царь царей, сопричастник звезд, брат Солнца и Луны, должен буду принять венец из рук римского императора? – Казалось, что старческий дребезжащий голос дрожит от ярости.

– Иначе парфянский венец примет кто-то другой, – нимало не смутившись, отвечал Приск. – Прислушайся к моему неподкупному голосу: это правильный путь справедливости. Ты откроешь войскам римского Цезаря ворота и станешь единственным правителем Парфии. Хосров желал тебе смерти и будет желать с прежней яростью. Но, став союзником императора, ты сохранишь и жизнь, и власть, и любовь своего народа.

– А ты хитер, трибун Приск, как был хитер только Илкауд, и дерзок, как он. Верю тебе.

– Итак, твой ответ, царь царей?

– Требование прежних моих владений в прежних моих границах подобает мне. Получу ли я их в том случае, если поддамся уговорам римского Цезаря?

У Приска от подобного вопроса перехватило дыхание. Этот человек стоял одной ногой в могиле. С кожей, покрытой темными старческими пятнами, сморщенный, с лиловыми губами, почти беззубый, с белой мутью в когда-то черных глазах. Но он продолжал отчаянно сражаться за власть, даже если этой властью удастся ему воспользоваться лишь несколько дней. За каждый час этого безмерного наслаждения он готов был заплатить чужими жизнями, не считая.

«А разве Траян не таков?» – вдруг шепнул язвительный голос.

– Никто не сочтет высокомерным твое заявление, учитывая блеск множества твоих выдающихся подвигов, – произнес римский трибун заранее заученную фразу.

«Надеюсь, он не заставит меня перечислять его подвиги, – мысленно взмолился Приск. – А то я не ведаю ни одного…»

– Всем известно, что я превосхожу древних царей блеском и множеством выдающихся подвигов, – охотно согласился Пакор, проглотив эту чудовищную ложь легко, как свежую устрицу. – Посему надлежит мне возвратить под свою длань Армению и Месопотамию.

«Так он сам себя уговаривает на союз с Траяном…» – мысленно рассмеялся Приск. Он уже открыл рот, чтобы выдать очередное обещание, исполнение которого было весьма сомнительным, но Пакор продолжил:

– На сердце у меня чувство правды. Никогда ничего не совершал я такого, в чем бы приходилось мне каяться. Посему и Месопотамия, и Армения должны принадлежать мне.

Вот же заладил!

– Траян поддержит все твои притязания, – не моргнув глазом, заверил Приск. – И ты станешь союзником римского Цезаря, как стала им только что Хатра.

– Радуюсь и я этому союзу.

– И будет он вечен… – продолжил Приск. – Римский Цезарь не отказывается от своего слова. Только нерушимость союза может помочь избегнуть несчастий…

– И будет он вечен… – подхватил Пакор.

Приск на миг растерялся. Он был уверен, что Илкауд и Пакор договаривались вовсе не о том, чтобы преданно служить Траяну. Наверняка оба считали, что союз этот временный – лишь до той поры, пока не станут Парфия и Хатра так сильны, что сокрушат Траяна.

– Одного опасаюсь я… – решил спросить в лоб военный трибун. – Не положит ли конец этому союзу какое-нибудь дерзкое восстание против Рима.

– Не будет никакого восстания, – перебил его Пакор. – Это говорю тебе я, царь царей, сопричастник звезд, брат Солнца и Луны. Мы примем власть римского Цезаря и скрепим наш договор письменными обязательствами… – уточнил старик. – Я буду держать подвластные мне владения в жесткой узде. И римский Цезарь увидит, сколь крепка моя власть.

– Непременно, – растерянно пробормотал Приск.

– Тогда, военный трибун Гай Осторий Приск, я жду тебя завтра в тот же час…

– Я приду, Пакор, царь царей, сопричастник звезд, брат Солнца и Луны. И мы скрепим наш союз.

«Как все мы порой бываем слепы, стоит только кому-то пообещать исполнить наши желания, – подумал Приск. – Приходится только удивляться, как мало людей лжет нам беззастенчиво в глаза, чтобы добиться желаемого… Неужели Пакор в самом деле решил стать преданным союзником Рима?»

* * *

Как только Приск и его друзья покинули залу, из боковой двери выскользнул еще один евнух – бабье его лицо было сильно подкрашено, а от шелковых одежд пахло розовым маслом. Он был совсем юн – лет двадцати, не более, но уже завоевал место подле Пакора.

– И ты доверяешь этому человеку, царь царей?! – гневно воскликнул евнух. – Этому римлянину, переодетому хатрийцем. Он пронюхал, что зрение твое ослабло, и решил выдать себя за другого.

– Не имеет значения, – отозвался Пакор. – Он был именно тем, кем был на самом деле, – послом римского Цезаря, который обещал мне царство. Хатриец Илкауд не мог говорить от имени римского Цезаря и давать обещания, но военный трибун, посол, говорил истинным, неподкупным голосом. Сего помощью я верну себе Армению и Месопотамию.

– Какое это имеет значение? – недоуменно передернулся евнух и повысил тонкий голос: – Все равно это только театральная маска. Маска. Которая только изображает преданность. Ты откроешь ворота Селевкии, как обещал римскому Цезарю. Но как только наступит подходящий момент, Эдесса и Хатра, Нисибис и вся Адиабена восстанут. И Селевкия присоединится к ним.