Паломничество жонглера - Владимир Аренев Страница 50

Да и соседи Гвоздя — что тайнангинец, что врачеватель — к беседам расположены не были. Лишь с некоторым запозданием Кайнор сообразил, что оба они, наверное, встречались раньше — ведь Айю-Шуна покойный граф привез из захребетного похода, не иначе. И еще неизвестно, в каких они отношениях, эти двое: может, господин Туллэк когда-то спас тайнангинца от лютой смерти и с тех пор является его лепшим другом, а может, и наоборот, спасти спас, да только ненавидит его за это Айю-Шун черной ненавистью. И лишь природные невозмутимость и самообладание сдерживают горбоносого от того, чтобы прямо сейчас вцепиться старику в его морщинистое горло.

Ну а тот, в свою очередь, не исключено, мечтает о смерти Гвоздя, нарушившего его драгоценный покой.

Так и ехали: в кладбищенском молчании, с прямыми спинами и застывшими взглядами. Гвоздь косился то на одного, то на другого попутчика — и тоже помалкивал.

Зато по ту сторону перегородки голоса не умолкали. Матиль приглянулась графиньке и сама прониклась к ней симпатией — и сейчас обе лепетали какую-то чушь про окрестные пейзажи. Свою лепту в этот лепет вносила и Талисса, служаночка миловидная, с приятными зрелыми формами, но глупенькая, словно цыпленок. Гвоздь собирался при случае сойтись с ней поближе — в том числе, чтобы узнать побольше о графиньке. Он не сомневался: паломничество к Храму Первой Книги только предлог, точнее, одним паломничеством дело не ограничится. Покойный Н'Адер на портрете вовсе не казался умалишенным, способным вынуждать собственную дочь к столь бессмысленным и обременительным поступкам. Съездить в паломничество на Ллусим — да, это в порядке вещей, так поступают многие знатные вдовцы и вдовицы. Но тащить туда «брутального жонглера» и престарелого врачевателя… — зачем?

Кстати, господин Туллэк, кажется, не мучился подобными вопросами. …Интересно, он прихватил с собой то письмо, которое ему вручила графинька?

Весь багаж путешественников был уложен в дорожные сундуки, часть из которых поместили на крыше экипажа, а детальные рассовали под лавки. Туда же, под лавку, отправилась урна с прахом покойного графа.

Немногочисленный скарб Гвоздя уместился в одном не очень крупном сундучке, который благосклонно выделила ему чернявая. Вещей было бы еще меньше, если б не пришлось запасаться одеждой для грядущих холодов: к тому времени, когда паломники будут возвращаться, в храмовенках уже распахнут пасти для подаяний идолы Акулы Неустанной, а мерзнуть или одалживаться у графиньки Гвоздь не собирался. Не собирался он и играть роль священной жертвы. Но об этом — после.

Сейчас он с вялым интересом уставился на пейзаж за окном, куда больше его занимали восклицания на дамской половине экипажа.

— А сколько нам ехать до озера? — с явным предвкушением ответа в который раз спросила Матиль.

— Долго, солнышко, почти недели три — да, госпожа?

— Если погода будет хорошая, то и быстрее. А если наоборот… — Флорина Н'Адер рассмеялась и игриво притопнула ножкой: — Слушай-ка, Матиль, ты ведь сама знаешь ответ, на память уже его, наверное, выучила!

— А вдруг вы чего напутали, — не сдавалась конопатая. — Целых три недели! Это ж сколько ехать! Там, наверное, и Хребет уже недалеко, да? А за Хребтом зандробы живут, правда?

В отражении на дверном стекле Гвоздь заметил, как усмехнулся краешками губ Айю-Щун.

— Ты где такой чепухи наслушалась? — в притворном гневе всплеснула руками графинька.

— Это ей господин Туллэк рассказал, не иначе, — громко хмыкнул Гвоздь. — А, конопатая?

— Неправда! — пылко возразила Матиль. А вот врачеватель, к удивлению Кайнора, только улыбнулся:

— Господин жонглер шутит.

— Шучу, конопатая, — подтвердил Гвоздь. — Ты ж меня знаешь. И зандробов никаких по ту сторону Хребта, кстати, нет. Вон, если захочешь, спроси как-нибудь у господина Айю-Шуна.

Он отметил, что тайнангинец снова шевельнул краешками губ, и мысленно положил себе в кошелек еще одну монетку. Будущее покажет, фальшивая она или нет.

— Или, — продолжал Гвоздь, — расспроси господина Туллэка, он тоже должен кое-что знать о тех землях. Я бы и сам, кстати, с удовольствием послушал: глядишь, потом пригодится, когда вернусь на подмостки.

Врачеватель поглядел на него со странным выражением, словно… жалел. «С чего бы вдруг? — с неожиданным раздражением подумал Гвоздь. — Себя бы лучше пожалел…»

— А ведь когда-то, — задумчиво произнес господин Туллэк, — всё было по-другому.

«Ну да, извечная песня стариков: в годы нашей молодости и дышалось легче, и жилось привольнее, и Сатьякал дарил своей лаской каждого и задаром. Знаем, слышали! По горло сыты!»

— Мой прапрадед помнил еще те времена, когда Ллаургин не был Отсеченным. И мир мы представляли себе другим — не ограниченным одним только королевством да Трюньилом… хоть, признаться, не слишком-то часто плавали тогда на Восток.

— Если не ошибаюсь, — уточнила из-за перегородки графинька, — вообще не плавали. Были два-три случая, одиночные попытки вернуться — но они не увенчались успехом. Разве только кто-то из тех смельчаков, которые считались пропавшими без вести, на самом деле добрался до цели… но это вряд ли. И мы никогда уже не узнаем правды.

— Всё верно, — подтвердил господин Туллэк. — Однако поглядите, что творится сейчас. Люди рождаются и умирают, свято веря: мир — это их дом, деревня, в крайнем случае город с предместьями — и всё. Дорога тянется за горизонт а в том месте, где она сливается с ним, мир заканчивается и начинается другой мир, враждебный, населенный зандробами и прочими опасными тварями. Только единицы знают, каков мир на самом деле…

— …и то заблуждаются, — ввернул Гвоздь. — Зря вы это, господин врачеватель. Не так всё плохо. Вспомните хотя бы про нас, про «фургонные вести» — мы ведь не побасенки травим, а рассказываем о том, что сами видели или слышали от честных людей. Я вообще не пойму, к чему вы клоните. Так было всегда: селянину некогда странствовать, ему нужно окучивать брюкву, морковку поливать, коров доить. Это удел высокородных… или уж совсем безродных — странствовать… да и то, кстати, удел не для всех. Разве не вы, господин врачеватель, недавно мечтали о покое? Странно теперь слышать от вас сетования на человеческую неосведомленность.

— Мечтал, — ничуть не смутился господин Туллэк. — И мечтаю. Мне как-никак шестой десяток скоро разменивать. И в свое время я навидался всякого, образно выражаясь, не одно седло истер. Тогда-то я и понял, что все мы живем во лжи — и умираем, никогда не узнав правды о мире и о себе.

— И поэтому вы ушли на покой и поселились в Трех Соснах? Так сказать, разочаровавшись в мире?

Господин Туллэк отвернулся и долго смотрел в окно экипажа, на охваченные багрянцем деревья. Непроизвольно он вытянул правую ногу и принялся растирать ее пальцами; лицо врачевателя застыло и было сейчас похоже на посмертную маску.

— Вы правы, господин Кайнор, — ответил он наконец. — Правы, правы. И мне не следовало оставаться в Соснах после всего, что я узнал. Но… в конце концов, я и не остался, ведь так? Сколько ни удирай, сколько ни прячься, а судьба — она всегда тебя найдет. И всё расставит по своим местам, всё и всех.