Рыцарь зимы - Ричард Арджент Страница 50

Губы де Блуа упрямо сжались.

– Я сделаю это сам.

Одо резко, с присвистом, втянул воздух и твердо покачал головой:

– Это неслыханный поступок для человека благородного происхождения. Неужели ты опустишься до крестьянских замашек? Где твоя честь? Вспомни о своей гордости, рыцарь! Перед тобой ничтожный юнец! Пусть его порет твой оруженосец.

На том и порешили. Порка состоялась в приемной магистра в храме Соломона. Эндрю привязали за запястья к подлокотникам тяжелого стула из тикового дерева, а Гарет поднялся на скамью, чтобы лучше размахиваться и сильнее бить. Каждый удар цепом, подбитым свинцом, вгрызался в ребра Эндрю, пока его спина не начала кровоточить. Одо тихо велел ему начать вопить после шестого удара, чтобы доставить Гондемару де Блуа полное удовлетворение, но он в любом случае не смог бы долго хранить молчание. Осталась только боль.

– Прости, – прошептал Гарет, когда экзекуция закончилась. – Он сказал мне, что, если я не сцежу с тебя кружку крови, меня ждет то же самое.

Эндрю вздохнул:

– Ты выцедил целое ведро.

– Знаю. Прости.

Эндрю лежал на животе в своей комнате полумертвый от боли и потери крови. Томас осторожно втирал ему в спину бальзам, сделанный из местных трав. Следующие две недели Эндрю морщился от боли при каждом движении, полный ненависти к своему бывшему хозяину. Наедине с собой он клялся, что непременно отомстит рыцарю, хотя умом понимал, что это невозможно – Гондемар для него недосягаем. Эндрю чувствовал себя униженным. Всю свою жизнь его притесняли те, кто сильнее. Прибыв в Иерусалим, юноша почувствовал, что заслуживает уважения окружающих. Здесь он стал не просто невежественным мальчишкой из жалкой деревни. Ему довелось сражаться с бандитами и даже с великаном. Он подружился с королем. Он с рвением служил своему благородному господину, не жалея себя, и спас его от ужасной смерти. Почему же в таком случае он заслужил того, чтобы его побили палкой, как собаку? Такому наказанию не было оправдания.

К счастью, Гондемару теперь стало известно о том, что его бывший оруженосец знаком с королем Балдуином, и сведения о позорном наказании не дошли до короля. Ни Эндрю, ни рыцарь не желали, чтобы юный правитель узнал о порке своего любимца. Один опасался за свое положение в обществе, второй не желал испытать новое унижение. Поэтому оба держали язык за зубами, как и Великий магистр, также понимавший, что о подобных делах королю знать не следует.

Наконец вновь увидев Эндрю, король воскликнул:

– Где ты был? Снова убивал великанов в пустыне?

Но юноша со смехом отозвался:

– На сей раз великаны были совсем крохотными, милорд, не больше пустынных гномов. Я приберегаю больших для вас, когда у вас появится время выехать на охоту.

Эндрю по-прежнему жил на королевских милостях. Ему выделили комнату в задней части королевской часовни, где они с Томасом спали. Он ел за одним из столов короля. Далеко не всегда за главным, где сидел сам Балдуин, но хватало и других – для слуг, для незначительных придворных, для оруженосцев. Вскоре освободился пост оруженосца при рыцаре по имени Джон из Реймса. Его предыдущий слуга скончался от желтухи, и король рекомендовал ему Эндрю из Крессинга.

Джон из Реймса был весьма важным человеком, близким другом магистра, и притом рыцарем, не слишком считавшимся с мнением других. Он обладал веселым нравом и добродушным характером и сказал, что с радостью сделает Эндрю своим оруженосцем, а узнав про Томаса, со смехом воскликнул:

– Двое по цене одного! Воистину меня благословило небо!

Эндрю не могло улыбнуться большее счастье. Сэр Джон и сэр Гондемар презирали друг друга, поэтому недовольство последнего своим бывшим оруженосцем не играло ни малейшей роли. Напротив, сэр Джон взял бы Эндрю на службу просто ради того, чтобы насолить сопернику.

Томас и его хозяин переехали в новое жилище. Эндрю стал задирать нос, став вдруг оруженосцем такого великого рыцаря. При следующей встрече с Гаретом он толкнул его плечом, проходя мимо. Валлиец решил, что дело в неожиданной удаче его бывшего товарища. На самом же деле Эндрю попросту еще не забыл, кто держал цеп.

И вместе с тем его распирало от самодовольства.