Небо цвета лазурита - Айгуль Грау Страница 50

«Что ж, – думал он, сейчас умирая от жажды на пыльных улицах, – все-таки перешел границу. И здесь нет того, чего я искал».

По мере приближения вечера, отвращение, питаемое к оставленным людьми недопитым напитками, таяло как лед в бумажных стаканчиках содовой, под палящим солнцем. Он сидел в парке, тайком подглядывая за парочкой влюбленных, курлыкающих на скамейке перед ним. После того, как они ушли, выкинув недопитый стакан газировки в ближайшую мусорку, он, стараясь стать незамеченным, ловким движением поднял его и брезгливо выкинув трубочку, открыл крышку и с наслаждением выпил черный, сладкий, ледяной, шипящий напиток. На дне оставалось много льда, и он терпеливо дождался, когда тот растает, чтобы допить воду. После проделанного, гордость, мучившая его своей неприступностью последние дни, ослабила хватку, и он начал подглядывать за поведением таких же бездомных бродяг, к вечеру вылезавших из своих укрытий. Ночевать предстояло на улице, благо было лето. Опасаясь быть замеченным стражами порядка, он свернул в сторону маячившей вдалеке лесополосы. Уже в сумерках дошел до нее, изнывающий от жажды и голода, с радостью в сердце наблюдая уходящую в даль сизую гладь реки. Сойдя с трассы, нашел себе укромное место, где никто не смог бы приметить его. Искупавшись в реке, лег спать прямо на земле. Несмотря на гадкий привкус речной воды и голод, просверливающий дыру в желудке, на душе было спокойно. Через пару часов, когда, наконец, стемнело, и звуки проезжающих по трассе машин возникали реже и реже, он лежал на спине, глядя на черный небосвод. Из-за света фонарей не было видно звезд. «Что за треклятая дыра, – думал про себя, – везде грязь, река отравлена, дышать нечем, все ходят со злыми лицами. А где-то там, она одна в компании этих мерзавцев. И может даже не вспоминает обо мне». Но сердце приятно щемило в груди, когда думал о ней. Марианна с глазами испуганной лани. Такая кроткая, но иногда дерзкая, как бы намеренно, слишком наиграно, что становилось ненатурально. Эта скромность, стеснительность Марианны с последних пор начала привлекать больше, чем ее красота, к которой он уже привык. Ее глаза – два живых зверька, то мечутся быстро в волнении, то прячутся от стыда, то ощетиниваются, обороняясь. Не может дать отпор, хотя пытается, но слишком уж воспитана. Хотя нет, больше робка, чем воспитана. А как надувает пухлые маленькие губы, обижаясь. За любым движением бровей готов бы следить вечно. Волосы поправляет рукой, машинально сбивая в кучу, не зная, не представляя, что этим жестом можно было бы покорить тысячу сердец, если бы хоть кто-то видел ее. Поклониться земным поклоном надо было стражу за такой подарок, что скрывает ее от лишних глаз. Да не поняли сразу, запоздалые благодарности. И как она там одна? От Фислара никакого толка. Он не защитит от вампира. Даже его слабых мест не знает. Ах, если бы он смог вспомнить адрес…, то уж на коленях бы стоял и просил, чтобы помогли, довели или денег дали. Да, на коленях. Лишь бы вернуться… Ох уж эти проклятые русские названия улиц, такие длинные, трудно произносимые.

В воздухе пахло сыростью, густыми зарослями и хрустящей травой. Комары оставили его в покое, как только скрылось солнце, хотя до сих пор бывало жужжали над ухом. «Хоть бы все было хорошо. Я приду к тебе, только доживи» – молил Селдрион постепенно проваливаясь в сон похожий на обморок.

Перед рассветом, Марианне снился сон. Она была в своей старой квартире, но не такой, какой помнила раньше. Запыленная, погруженная во тьму, с задернутыми плотными шторами, сквозь которые еле проходил дневной свет. Она была там одна. В дверь постучали. На пороге стоял Селдрион, правда она не совсем видела его лицо, только смутный образ, будто навеянный воспоминаниями. Он вошел молча, как-то слишком уверенно, как к себе домой. Ей показалось, что он отсутствовал целые месяцы или даже годы и вот теперь решил вернуться. Они беседовали ни о чем, она старалась вести разговор как обычно, по-дружески сохраняя дистанцию. Но это была словно видимость, для отсутствующих в комнате зрителей. Как всегда, когда она поступала так для кого-то, чтобы ее не осудили другие. Вся ее жизнь строилась на том, чтобы быть хорошей девочкой, поступать правильно, чтобы мама с папой гордились, а учителя хвалили. Это была отыгранная годами стратегия, которая сейчас давала трещину, ведь он все время нарушал эти границы. Он подходил слишком близко, так, что она уже начинала чувствовать тепло его тела, и легкое дуновение дыхания на своей коже. Он то и дело поправлял ее волосы, брал за руку, приобнимал и это выглядело так естественно, как жесты давнишних друзей. Небрежные, ничего не значащие. В них не было даже капли флирта. Со стороны выглядело идеально, ровно так, как ей всегда нравилось, только было одно исключение. Внутри нее горело сжигающее пожирающее неспокойное пламя. Они оба знали, что каждое прикосновение не просто так. Во сне поняла, будто он чувствует, как закипает ее кровь при каждом его движении и намеренно ведет ее дальше по этому лабиринту метаний между тем, кем она хочет казаться и тем, что на душе. Он заставлял ее, вытягивал из зоны комфорта, где она только страдает, запертая в душной клетке, силой своей воли притягивая ее внутренний взор к правде, которую она сама от себя прятала, покрываясь выдуманной ложью. И правда была в том, что его бесконечная любовь, которую она ощущала во сне вместе с каждым его прикосновением, была взаимной. Столько тепла было в этом мираже, столько трепетного счастья, что ей хотелось, чтобы он больше никогда не покидал ее. В какой-то момент действие перешло в сплошные ощущения от прикосновений. Позже она поняла, что это был первый тактильный сон в ее жизни, когда, проснувшись все еще ощущала на коже тепло его рук. Она водила его по комнатам, показывая свои цветы и картины, диваны и кухню, все ненужные неважные мелочи повседневности, но они оба знали, что это лишь фасад. Окутанная пеленой нежности, трогательной любви с его стороны, какую никогда не испытывала, она проникалась теми же чувствами, ловила каждый его взгляд, и в конце концов, даже решилась дотронуться, ломая тем самым все свои стереотипы. Он говорил ей посреди тех бессмысленных фраз, которыми она пыталась наполнить пустоту завешанных шторами комнат, что пришел за ней, но не торопит ее и не принуждает принимать решения. Все происходило в загадочной полутьме, сумраке, где его лицо было лишь едва различимо. На его настойчивые фразы она повторяла вновь и вновь что не может с ним пойти, на что он снова и снова отвечал, что будет ждать ее вечно и не свернет с пути. Наконец, она уже обрела решимость сдаться своей любви, которую прятала от всех и себя самой с того самого вечера возле беседки, которую маскировала под отвращение и даже ненависть к нему. Одно время ей так успешно удавалось закрывать на это глаза и даже верить в истинность своих выдумок. Все воздвигнутые стены рухнули вместе с нестерпимым желанием поцелуя. Но стоило ей подумать об этом, как сон стал рушиться и она проснулась.

Теперь не было никаких сомнений. Ей стало безразлично как он выглядит сейчас. Вместе с признанием поражения она будто вспомнила, что любила его давным-давно, задолго до их первой встречи, когда он вышел из дворца навстречу потерявшейся, грязной и уставшей незнакомке из другого мира. В тот день ее поразила красота всех существ, которых она видела, которых еще долгое время звала эльфами, девушек и юношей, что были старше ее прабабушек, выстроившихся в два ряда по обеим сторонам дороги, в то время как Владыка с двумя сопровождающими подошел приветствовать ее. Изумительная свежесть мира Богини Алатруэ вечно пребывающего в покое, в чистоте, как будто недавно отмытой дождем. Вкус воды и пищи там был настолько приятным, что первое время она не могла напиться и утолить голод. Пространство, будто напитанное нектаром, все, включая людей, живущих там, своей вечно молодой жизнью, не знающей болезней, природу, которая дышала любовью, встречая путников, где птицы пели мелодичней и звонче, и даже ветер шелестел по-другому. Он вышел тогда навстречу, в венце из сверкающих бриллиантов и сапфиров, и удивленно смерил ее взглядом с головы до ног, в котором читались подозрение и равнодушие. Обошел вокруг медленно, пока все стояли, опустив взгляды, и лишь Марианна, не зная обычаев уставилась на него не сводя глаз, а затем улыбнулся сначала неприметно, но встретившись с ее пораженным взглядом заметил, что и она удивлена не меньше его, и оттого улыбнулся широко, обнажив ряд белоснежных зубов. Долгие месяцы после, эта улыбка не давала Марианне покоя. А в воздухе тогда разносился пьянящий сладкий запах ночной фиалки.