Дети змей, дети волков - Янина Волкова Страница 50

Братоубийца. Завистник. Позор рода.

Ни одно из этих определений не подходит ему, все они далеки от правды. Если бы только они дали ему шанс, то и сами об этом знали бы. Может, и сама Ренэйст недостаточно хорошо его знает, да только в них течет одна кровь, а это что-то да значит.

– Держав совет, – начинает Олаф, и голос его в повисшей тишине сотрясает колонны, на которых держится свод Великого Чертога, – приняли мы решение, что Ингве Олафсон, наследник Звездного Холма, достоин стать новым конунгом.

Кто-то восклицает радостно, кричит имя Ингве и призывает его держать ответ. Другие смотрят на него с неприязнью, кричат о том, чтобы вернулся он в родные края и никогда больше не появлялся пред ними. Требуют, чтобы Витарр занял место отца и распри прекратились. Сам Ингве бледен, Ренэйст видит, как дрожат его губы, а хватка Хакона на ее плече становится только сильнее. Жестом этим призывает он ее к спокойствию, да только есть ли в этом толк, если сердце вот-вот пробьет грудину и рухнет на пол, под ноги бушующей толпы?

Наконец, собравшись с силами, выходит Ингве вперед. Рыжий, как и младший брат, смотрит он на Ньяла, ища поддержки, и побратим ее кивает, мол, я рядом. Ты не должен ни о чем беспокоиться. Присутствие рядом Ньяла и в нее вселяет уверенность. Подле него стоит Хейд, и все силится она не попасться на глаза Исгерд.

А, быть может, ярлу уже и дела никакого до нее нет.

– Любой был бы горд, – начинает Ингве, – оказаться на моем месте. Быть избранным народом для того, чтобы стать следующим правителем. Но, следуя зову чести, должен принять я иное решение.

Споры прекращаются, никто понять не может, о чем Ингве сейчас говорит. Будучи новым претендентом на трон, должен он выступить против Витарра, чье присутствие незримо ощущается в Великом Чертоге, а вместо этого совсем не о том ведет свою речь. Только Олаф и Ньял изумленными не выглядят, словно и без того все им понятно.

Ингве подходит к ней, встает напротив, и Хакон убирает руки с ее плеч. Смотрит Ренэйст на него, не понимая, что же происходит, а Олафсон все продолжает говорить:

– Требовали вы избрать другого претендента потому, что пропала Ренэйст, а Хакон от трона отказался, не желая без нее его принимать. Но сейчас истинная наследница рода Волка, выбранная самим Ганнаром Покорителем, вновь среди нас. К чему эти распри, если волю конунга исполнить мы можем, позволив его дочери занять место, что принадлежит ей по праву?

Должна ли она была быть готова к тому, что выступит Ингве за то, чтобы вновь в этом сражении Ренэйст принимала участие? После пропажи своей думала она, что никто из северян пойти за ней не пожелает. Кто знает, что творится отныне в ее голове после всего произошедшего? Стоит ли верить ей? Безусловно, сама Ренэйст знает о том, что рассудок ее цел, и сможет она взять ответственность подобную на себя, да только…

Сомнения плодятся в ней подобно гнилым червям, пожирающим до самых костей. Не то что думать, дышать ей не позволяют, и с тревогой смотрит она в глаза Ингве. Тот и сам напуган, для них всех все с ног на голову переворачивается, и нет ничего, кроме страха и сомнения.

Старается он приободрить ее, но этого мало. Это не то, что нужно ей. Ярлы и их воины ликуют, считая, что конец пришел тяжким этим распрям, и чудится, словно победоносное выражение вот-вот исчезнет с лица ярла Трех Сестер, но разве может так просто все быть? Есть те, кто с Ингве не соглашается, кого даже его кандидатура устраивает мало. Они кричат, бьют рукоятями мечей по столу, лезвиями по щитам, и будь крик их раскатом грома, небеса содрогнулись бы от него.

– Для чего нам девчонка, когда у конунга есть сын?!

– Не дадим чужаку править нами!

– Витарр продолжит дело отца!

Его самого, изумленного, безжалостная толпа выталкивает из темного угла, в котором он затаился, и впервые с момента своей пропажи видит Ренэйст брата столь близко. Кудри, выбившись из-под полога капюшона, падают ему на глаза, и сам он сжимается, словно исчезнуть стараясь, да только после выпрямляется и плечи расправляет. Сбросив с головы капюшон своего плаща, взглядом отцовских глаз впивается в лицо сестры он, тревожно стиснув трехпалую руку в кулак.

Смотрит на нее Витарр словно бы с сожалением, борется с тем, что душит его, покоя лишая. Казаться спокойной Ренэйст старается, не подавать вида, что самой ей страшно очень. Тревога рвет изнутри острыми когтями, чудится, что истекает она кровью, еще мгновение – и весь Великий Чертог в ней захлебнется.

Взгляд Витарра неожиданно устремляется к вельве, стоящей на постаменте позади их матери. Та смотрит в ответ, косится на Ренэйст, а после кивает головой медленно и спокойно. От короткого этого жеста Витарр становится бледнее, темные его глаза впиваются в лицо Ренэйст, и видит она, как движется кадык под его кожей, когда тяжело сглатывает он слюну, собравшуюся внутри рта.

– Я, – громко и твердо говорит он, но голос его все же подрагивает слегка от волнения, – и без того слишком долго отдавал другим то, что мое по праву. И сейчас отступать я не намерен.

Великий Чертог вновь наполняется криками, подбадривающими или, наоборот, полными ненависти. Люди кричат их имена, изрыгают проклятья, но все это остается где-то далеко. Ренэйст видит лишь глаза, полные страха, плотно сжатые губы и пот, проступивший на лбу, отчего темные кудри волос прилипают к влажной коже. Столь взволнован он, столь напуган…

Совсем как тогда, на треснувшей поверхности озера.

С такой силой качает Ренэйст головой, что пряди волос, вновь увенчанные разномастными бусинами, бьют ее по лицу. Руки дрожат, и, дабы скрыть эту слабость, сжимает она их в кулаки. Ей нужно что-то сказать. Повернуть русло реки в противоположную сторону, предотвратить грядущее. Она не знает еще, что именно с ними будет, но предчувствие беды не отпускает.

Этот вкус она запомнила особенно хорошо.

Выйдя вперед, встает Ренэйст перед рассерженной толпой и, вглядываясь в лицо каждого, восклицает гневно:

– Что за безумие вижу я в стенах родного дома? Во что превратились вы? Не люди, не сыны Одина, а самые настоящие звери стоят предо мной! В наших ли нравах предаваться слабости? Не мы ли вершим суд, основанный на справедливости? Воинская честь для нас превыше всего, имя рода готовы омыть собственной кровью, и нам ли обгладывать друг другу кости, как голодным псам?!

Слова последние Ренэйст едва ли не кричит и дышит тяжело, словно загнанная лошадь. Лицо ее, все еще румяное от загара, раскраснелось еще больше, пряди коротких белых волос липнут к губам и щекам. Зло проводит она ладонью по своему лицу, отбрасывая мешающие волосы в сторону, и впивается взглядом в брата, стоящего подле нее:

– Наш отец выбрал меня своей наследницей потому, что суждения его о тебе были неправильными, – Ренэйст делает шаг, подходя ближе. – Но это не значит, что я не готова взять на себя ответственность за наш народ. Никто из нас не хочет отступать, и потому вижу я лишь один выход.