Книга Призраков - Сэбин Бэринг-Гулд Страница 50

– А мои, – ответил я, – находятся в кармане жилета, и я не смогу добраться до них, не испачкавшись. А поскольку бордо кончилось, и мне нечем будет отмыться, а все виски находится внутри нас…

– Ну, – сказал майор, – это не важно, у нас предостаточно времени, чтобы я закончил свою историю. Так на чем я остановился? Ах, да! На том месте, где Алек упомянул о кровожадном мерзавце Абдулхамиде, который не турецкий султан. Он также сказал, что обладает удивительным чутьем на пролитую кровь, даже если она была пролита столетия назад, и что моя палатка и моя кровать стояли там, где было совершено страшное, жестокое преступление. Этот Абдул, о котором он говорил, был ужасным преступником. Конечно, он не достиг тех высот нечестия, которых достиг его тезка, но это только потому, что у них были разные возможности. На том самом месте, где стояли палатка и кровать, этот злодей совершил страшный поступок – он убил своего отца, мать, тетю и детей. После этого он был схвачен и повешен. После того, как душа его отделилась от тела, она вошла в скорпиона или какое-нибудь другое вредоносное существо, и так следовала от одного перевоплощения к другому, пока вновь не оказалась в теле человека.

– Простите, что прерываю, – сказал я, – но мне помнится, вы намекали, будто Абдулхамид был мусульманином, а последователи Пророка не верят в переселение душ.

– То же самое я сказал Алеку, – отозвался Донелли. – На что он ответил: души, по его словам, после смерти тела, следуют дальнейшим путем не в соответствии с вероисповеданием, а в соответствии с предначертанием; что бы человек ни думал, в течение земной жизни, о своем посмертном состоянии, истина известна только индусам, а именно: душа переселяется из существа в существо, от низшего к высшему, то есть человеку, чтобы затем вновь пройти очередной цикл превращений. И так, до бесконечности. «Ты хочешь сказать, – спросил я его, – что это Абдул в образе скорпиона кусает по ночам мое бренное тело?» «Нет, сахиб, – отвечал мне слуга очень серьезно. – Его преступление слишком ужасно, чтобы он воплотился в низшее существо. Судьба вынесла иной приговор: он должен скитаться возле мест совершения своих преступлений, пока не найдет человека, спящего возле одного из них; на теле у спящего должна быть родинка, а из родинки расти три волоска. Эти волоски он должен вырвать и закопать на могиле последних своих жертв, после чего окропить их своими слезами. Только эти слезы, свидетельство его глубокого раскаяния, позволят ему начать круг превращений». «Так вот почему, – воскликнул я, – этот кровожадный мерзавец ползает по моему телу последние две ночи! А почему моя пижама оказалась разорванной?» «Сахиб, – отвечал Алек, – он сделал это своими ногтями. Думаю, он повернул тебя и разорвал одежду, чтобы добраться до спины и найти там желанную родинку». «В таком случае, – сказал я, – я передвину палатку в другое место. Ничто не заставит меня провести еще одну ночь на этом проклятом месте».

Донелли сделал паузу, чтобы содрать с рукава несколько комьев грязи. Одежда начала подсыхать, грязь затвердела, и мы словно бы покрылись древесной корой.

– Пока что, – заметил я, – вы ни словом не упомянули о крыльях.

– Мы приблизились к ним вплотную, – заверил меня майор. – Вступление закончено.

– А! Так это было вступление?

– Ну да. Что-то не так? Вступление. А теперь перехожу к сути своего рассказа. Примерно через год после этого случая я вышел в отставку и вернулся в Англию. Что стало с Алеком, я не знал, да, честно сказать, меня это особо и не заботило. Спустя пару лет, в один прекрасный день я шел по Грейт Рассел стрит, и, проходя мимо ворот Британского музея, заметил индуса, несчастного, замерзшего, в лохмотьях. В руках он держал поднос с браслетами, ожерельями и прочими безделушками, произведенными в Германии, которые он выдавал за произведения восточного искусства. Когда я проходил мимо, он отдал мне честь; всмотревшись пристальнее, я узнал Алека. Я был сильно удивлен и спросил: «Что привело тебя в Англию?» «Сахиб вряд ли будет удивлен, – отвечал он. – Я прибыл сюда, чтобы заработать. Я слышал, что в Лондоне основано общество по исследованию психических явлений; и полагал, что, имея чудесный дар, могу быть полезным его основателям, будучи принят в него; что могу обеспечить свое существование, поведав им из первых рук истории о призраках». «И что? – снова спросил я. – Тебе это удалось?» «Нет, сахиб. Я не могу его найти. Я спрашивал всех и каждого, но никто не мог мне сказать, где оно находится; я обратился в полицию, но они прогнали меня. Я умер бы от голода, сахиб, если бы не эти вещи», – он указал на поднос. «Ну и как идет торговля?» – спросил я. Он покачал головой с печальным видом. «Очень плохо, мне хватает только на то, чтобы не протянуть ноги. Остальное идет Merewig». «И сколько же браслетов тебе удается продать за день?» «По-разному, сахиб. Но сколько бы я ни продал, прибыль очень мала. Она идет другому Merewig». «А где изготовлены все эти вещицы? – спросил я. – В Германии или Бирмингеме?» «О, сахиб, откуда же мне знать? Я получаю их от одного еврея. Он поставляет их разным уличным торговцам. Но я торгую не только этим. Иногда я продаю турецкие сладости, там товар расходится лучше. Вы, англичане, любите сладкое. Как вот эта Merewig», – он кивнул в сторону пожилой дамы, с ридикюлем в руке, в этот момент проходившей мимо нас. «Что значит Merewig?» – спросил я. «Сахиб не знает?» Его лицо вытянулось от удивления. «Если сахиб войдет в большой читальный зал, он увидит их там множество. Огромный Лондон служит им прибежищем; каждый день, в основном днем, – а некоторые рано утром, – как только Музей открывается, они приходят сюда и остаются в течение дня, собирая информацию, приобретая знания». «Ты имеешь в виду студентов?» «Не только, хотя и среди студентов их немало. Я без труда узнаю их. Сахиб знает, что у меня необыкновенные способности распознавать духов».

– Кстати, – спохватился Донелли, – вы понимаете по-индийски?

– Ни слова, – ответил я.

– Очень жаль, – сказал он, – потому что наш диалог мне было бы проще передать на индийском. Я владею им в той же мере, что и английским, и мой рассказ было бы гораздо проще передать по-индийски.

– С таким же успехом вы можете передать его на китайском. Его я понимаю так же, как индийский. Но погодите минутку. Я сниму грязь.

Солнечные лучи подсушили ил на моей одежде, так что я, должно быть, напоминал старую картину, лак на которой потемнел и растрескался сотнями крапелюр. Я поднялся и сорвал несколько комьев. Полы моей одежды стали скручиваться.

– С чисткой не следует торопиться, – посоветовал Донелли. – У нас еще уйма времени, так что, с вашего позволения, я продолжу свой рассказ.

– Валяйте. Но когда, наконец, вы доберетесь до крыльев?

– Прямо сейчас, – сказал он. – Что ж, поскольку я не могу в полной мере передать вам объяснения Алека на индийском, постараюсь сделать все возможное, чтобы подыскать точные формулировки на английском. И не столь пространно. Индус объяснил дело таким образом. Он сообщил мне, что мы, христиане и белые, – не то же самое, что темнокожая и желтая расы. После смерти мы не переходим в тела низших животных, что является привилегией и должно нас бесконечно радовать. Мы сразу же переходим в более высокие существа. У нас появляются крылья, подобно как у бабочек, когда они появляются из куколок. Но эти крылья не возникают из ничего. Они формируются из информации, которой мы питали наш мозг в течение жизни. На нашем жизненном пути, мы приобретаем большое количество знаний, научных, исторических, философских и иных, и они образуют своего рода психическую субстанцию, из которой, неизвестным, таинственным образом и произрастают наши крылья. Чем больше информации мы накопили, тем величественнее наши крылья; чем она разнообразнее, тем богаче цветовая гамма. В момент смерти наш мозг пустеет, в нем не из чего развиваться крыльям. Из ничего не может возникнуть нечто. Законы природы неумолимы. Вот почему вы не должны сетовать на то, что вам пришлось целый день торчать в грязи, мой друг. Я передал вам такое количество бесценных знаний, что в будущем, вне всякого сомнения, раскраска ваших крыльев будет богаче, чем у павлина.