Прегрешения богов - Лорел Гамильтон Страница 5

Я поехала к «Фаэлю». Дойл сказал верно — он был не на пути к пляжу, где нас заждались, а на несколько кварталов в сторону, в той части города, что раньше считалась опасной, но волшебно преобразилась — ожидалось, что там поселится средний класс, но вышло так, что туда стали перебираться фейри, добавляя району все больше магии. В результате он стал приманкой для туристов и любимым местом развлечений для школьников и студентов. Молодежь всегда тянулась к фейри. Именно поэтому на детей испокон веков вешают обереги — чтобы мы не уводили к себе лучших, самых ярких и талантливых. У нас ценят артистические натуры.

Дойл, как обычно, мертвой хваткой вцепился в дверцу и приборную доску — он всегда так делает, когда едет на переднем сиденье. Холод меньше боится машин и городского движения, но Дойл считал, что, как капитан, должен сидеть рядом со мной. Меня страшно умиляло, что с его стороны это был почти подвиг, но свое восхищение я держала при себе — не знала, как он это воспримет.

— Мне эта машина нравится больше, чем та вторая, что ты водишь, — отважился заговорить Дойл. — Она выше над землей.

— Это внедорожник, — сказала я. — Не для города машина.

Я высматривала, где припарковаться — без особого успеха. В эту часть города народ съезжается развлекаться по выходным, а значит, в субботу тут людей и машин толпа. Лос-Анджелес — у всех машины и все куда-то едут.

Наша машина на самом деле принадлежала Мэви Рид, как и очень многое другое из того, чем мы пользовались. Шофер Мэви предлагал нам свои услуги, но по вызову из полиции я предпочла ехать не на лимузине. Полицейские и без того не принимают меня всерьез. Мне бы не спустили появление в гуще копов на лимузине, и Люси этого не спустили бы — что важней. Она тут работает. В некотором смысле, копы правы — я вроде праздного зеваки.

Для Дойла проблему составляла машина — сплошь металл и техника, это понятно. Вот только у меня есть знакомые из малых фейри, разъезжающие на собственных машинах, да и большинство сидхе спокойно себя чувствуют в современных небоскребах, где полно металла и техники. А Дойл еще и на самолетах летать боится — одна из очень немногих его слабостей.

— Свободное место! — крикнул Холод, показывая, и я повернула руль. Пришлось нажать на газ — я едва не стукнула легковушку, пытавшуюся меня опередить. Дойл, бедняга, сглотнул и втянул воздух. Я хотела спросить, почему поездка на заднем сиденье лимузина пугает его не так сильно, но воздержалась. Вдруг он и лимузина станет бояться? Это нам совсем не нужно.

Я припарковалась, хотя параллельная парковка на «Кадиллаке Эскалада» не относится к моим хобби. Припарковать эту махину всегда нелегко, а припарковаться параллельно — все равно что диплом получить по искусству парковки. Интересно, сойдет ли парковка грузовика за защиту докторской? Вряд ли я выясню — мне никогда не хотелось водить машину тяжелее нынешней.

Мне с моего сиденья была видна вывеска «Фаэль» — за несколько домов от нас. Даже квартала пройти не придется, просто замечательно.

Я подождала, пока Дойл неуверенными движениями выберется из машины, а Холод расстегнет ремень и подойдет к моей дверце. Выходить раньше них я не собиралась. Мои стражи дружно старались мне объяснить, что главная задача хорошего телохранителя — научить охраняемого правильному поведению. При движении по улице высокие тела стражей закрывали меня с обеих сторон, а если бы для меня существовала реальная опасность, стражей было бы больше. Двое — это минимум, предосторожность. Мне нравится слово «предосторожность» — оно значит, что никто не пытается меня убить. Для меня это свежее ощущение, что много говорит о последних годах моей жизни. Может, это еще не то «долго и счастливо», о котором верещит желтая пресса, но хороший шаг в эту сторону.

Холод помог мне выбраться из машины, что было очень кстати. Садясь в «кадиллак» или выходя из него, я чувствую себя маленьким ребенком — будто сидишь на высоком стуле, не доставая до земли ногами — и отроду тебе лет шесть. Но локоть Холода под моей рукой, его твердость, рост стража напоминали мне, что я не ребенок и лет мне существенно больше.

Дойл вдруг воскликнул: