Княжья доля - Валерий Елманов Страница 5

Зато от всего остального впечатления у Кости были самые радужные. На некоторое время он даже забыл о нереальности окружающего мира и с жадным восторгом впитывал в себя все, что открывалось его глазам. Миновав добрых полторы сотни небольших деревянных хибар с заснеженными огородами и приземистыми деревцами, тесно окружившими каждую из халуп, они наконец добрались до крепостных сооружений. Проехав высокие бревенчатые стены с узкими прорезями-бойницами, Константин въехал в большие, распахнутые настежь, крепкие дощатые ворота, стянутые сверху и снизу широкими железными полосами. Над воротами угрожающе зависла большая квадратная башня, построенная из обычных дубовых бревен. Дальше начинался уже сам город.

За все это время людей на улицах посада, кроме нескольких ребятишек в драных шубенках, с радостным визгом барахтающихся в сугробах, Константин почти не видел. «Ага, реквизита одежного уже не хватает», – возликовал было он, но затем притих. Едва они въехали в сам город, как людей на Улице заметно прибавилось. Причем каждый из случайных прохожих, куда бы он ни шел, едва заметив вереницу всадников, тут же останавливался и чуть ли не с раскрытым ртом внимательно разглядывал Костю и его спутников, пока те не уезжали далеко вперед, исчезая из поля видимости.

Одежда на всех горожанах, встреченных по пути к княжескому терему, разнообразием не отличалась. Если мужик – стало быть, на нем шапка из темной или светлой овчины, такая же шуба, равно как и головной убор, особой изысканностью не страдающая, на ногах валенки. Женский пол почти не отличался от мужского, разве что на головах у баб были тяжелые темно-серые платки вместо шапок, а особы помоложе поверх них накидывали что-то более узорчатое и яркое. Лишь на одной румяной молодайке со щеками, полыхавшими ярким румянцем, Константин заметил вместо валенок красивые остроносые сапожки, да еще пара мужиков куда-то уныло брела в лаптях.

Зато в княжеском тереме и с одеждой, и с обувью разнообразия было не в пример больше. Дворовые люди, которые шустро приняли конские поводья у изрядно притомившегося с непривычки Константина, шуб не имели вовсе. Зато рубахи у них были чуть ли не всех цветов, а у некоторых еще и с узорами, шедшими узкой полосой по вороту. Аналогично и с обувью – здесь уже не редкостью были сапоги, хотя попадались как валенки, так и лапти.

Вечером, дав всем прибывшим время переодеться и вообще привести себя с дороги в порядок, Ингварь закатил пир. Гостей усадили в самой большой его светлице – где-то десять на шесть метров, и все дружно обменивались комплиментами, не забывая воздавать должное закускам, щедро наваленным на широком столе, установленном буквой Т. Причем перекладина этого стола находилась на небольшом возвышении типа помоста, и сидели за ним всего шестеро – сам Ингварь, уже седоватый, в годах, коренастый и плотный; его супруга, которой Костя успел отвесить не менее пяти комплиментов, от чего она раскраснелась и разрумянилась не на шутку; старший сын хозяина, тоже Ингварь, совсем молодой темноволосый юноша; Костя с боярином Онуфрием и еще один гость – родной брат князя Ингваря Олег. Последний поначалу, как и Ингварь-старший, поглядывал на Константина с легким изумлением и лишь к концу вечера их холодная сдержанность уступила место подлинной сердечности. Оба оттаяли.

А вот Онуфрий наоборот – чем дольше слушал своего князя, тем больше диву давался. Первый раз он ошалело вытаращил глаза, когда Константин, отхлебнув грамм сто из вместительного, на пол-литра, не меньше, кубка, поставил остальное на стол и принялся не спеша закусывать. Спустя минут десять они у него вообще чуть не вылезли из орбит – это когда Костя произнес ответную здравицу в честь хозяев сего дома, попутно процитировав Рудаки и Омара Хайяма, которые, насколько он помнил, давно и благополучно скончались, а значит, никакой исторической накладки произойти из-за этого не могло.

Словом, новоиспеченный посол или дипломат успевал все, отбросив прочь тягостные мысли насчет своего непонятного и невероятного появления здесь и восприняв как данность тот непреложный факт, что чудеса на свете случаются и с ним приключилось одно из них. Это, разумеется, если он не лежит сейчас на самом деле в каком-нибудь сумасшедшем Доме, в палате для особо буйных психов. А даже если это и так, то изменить ситуацию все равно не в его силах, и остается наслаждаться жизнью, которая – вполне вероятно – реальна лишь в его воспаленном мозгу, внезапно пораженном острым приступом шизофрении.

Впрочем, даже при таких мыслях аппетит у него не угасал, благо на столе чего только не было. Про обычное мясо типа свинины вообще говорить не имеет смысла, но тут и дичи всевозможной тоже было в изобилии: и зайцы, и лебеди, и журавли, и тетерева. Еще краше оказался рыбный ассортимент: осетрина и лососина, щука и сиговина, и даже какая-то «ветряная белужья спинка», которую очень настойчиво предлагал отведать старший Ингварь, ссылаясь на то, что делал ее смерд-умелец и больше такого чуда Костя отведать никогда и нигде не сможет. Грех отказывать радушному хозяину – и все покорно пробовалось, пригублялось, отведывалось, и не только. Даже когда живот Кости уже надулся будто барабан, рука вопреки его воле продолжала тащить в рот куски нежной тающей белужьей спинки.

При всем этом он не забывал и о своей дипломатической миссии, отвешивал комплименты направо и налево, шутил, толкал тосты один за другим, и ближе к концу этого веселого мероприятия хмель изрядно его продрал. Голова еще продолжала соображать, мозг тщательно взвешивал каждое слово, для чего пришлось поднапрячься и вспомнить все, что он знал из древнеславянского, да и координация движений еще сохранялась, но к своему очередному, четвертому или пятому кубку с медовухой он только прикладывался губами.

Онуфрий к этому времени изрядно осовел и, окончательно уверившись, что князь не напьется как свинья, позволил себе расслабиться. Одно время он пытался на правах опекуна помогать, вставляя свои несчастные три копейки в те непринужденные великосветские беседы, которые вел Костя. Затем, даже не столько поняв, сколько почувствовав, как невыгодно смотрятся его тяжеловесные и порою весьма грубоватые речи на фоне витиеватых княжеских кружев, замолк. Лишь изредка он старательно кивал, как бы присоединяясь к сказанному Константином, и подавал одобрительные односложные реплики, ни к чему не обзывающие, но в то же время показывающие, что он тут, все время рядом, на боевом посту.

Разошлись все, учитывая масштаб застолья, довольно-таки рано, где-то часов в десять-одиннадцать. Впрочем, можно было и продолжить, но предложение хозяина дома пойти опочить Костю вполне устроило по многим причинам. Во-первых, он и впрямь устал, уж больно день оказался насыщенным, во-вторых, он во многом еще до конца не разобрался, а в-третьих, ему надо было – и лучше всего сегодня, чтобы завтра поутру на свежую голову осталось только подкорректировать, – выработать дальнейший план своего поведения.

В светлице, куда его довел слуга, проведя по двум узеньким коридорчикам и лесенкам, а потом оставив одного перед дверью и отдав свечу, он оказался вовсе и не один. Бабенка, энергично взбивавшая перину на его постели, а точнее, ложнице [1]– он стал потихоньку осваиваться с языком, – на первый взгляд была очень даже ничего, во всяком случае со спины. Когда она испуганно обернулась на шум, стало понятно, что произошла приятная ошибка, поскольку и на второй взгляд она оказалась еще более чем ничего, да что там – просто хорошенькая.