Череп со стрелой - Дмитрий Емец Страница 5

Сашка обхватил шею Сахара руками. Земля была близко. Сахар мягко накрыл его сложенными крыльями. Знал ли он, что делает, или просто берег крылья от ветра? За сотню метров снежное поле размазалось, стало нечетким, а еще несколько мгновений спустя Сашка ощутил, как покинутый мир скользнул по его плечам, точно сдернутый плащ.

Впереди бесформенно шевелилось болото. Сашка спешно сделал несколько глубоких вдохов. Центр «раковины» бурлил. Ураган выбрасывал клочья пены. Напротив, вокруг «раковины» болото казалось заманивающе спокойным. Едва Сашка об этом подумал, как вдруг понял, что болото – это не болото, а море, и даже разглядел на нем белые паруса яхт. Надо же, как разводят народ! А он-то всегда считал, что это вонючая застывшая слизь мертвого мира. Сашка нетерпеливо наклонился вперед, спеша получше рассмотреть море, и отсыревшее крыло пега хлестнуло его по лицу. Сашка очнулся, поняв, что едва не попался! А ведь они еще только в Межмирье. Оказывается, и здесь можно надышаться!

Сахар хитрил. Отворачивал морду, забирал в сторону. Лететь в клокочущую «раковину» ему не хотелось. Опасаясь, что он снизит скорость и набрать ее в дряблом воздухе они не смогут, Сашка закричал на пега. Ослабленный разряженным воздухом, голос потерялся и прозвучал совсем жалко. Не то что пега – кошку не напугаешь. Пришлось объясняться с Сахаром при помощи шенкелей. Хоть и неохотно, тот все же послушался, и вскоре, окунувшись в пену, они уже неслись по узкому проходу, пробуравленному вечным течением. Ветер исчез. Все здесь было остановившееся, затхлое.

Сверху и снизу, слева и справа – повсюду, где болото окружало тоннель, дрейфовали медлительные серые фигуры. Прижимались к стенкам, распластывались на них. Пег больше не нуждался в подбадривании. Как и Сашке, ему хотелось поскорее вырваться отсюда. Лететь Сахару было тяжело: перья заламывались от напряжения. Сашка старался не дышать, не думать, не смотреть. Кусал натянутый на губы и нос шарф. Шарф был кислый, пропитавшийся болотом. Воздух в легких заканчивался. Пришлось дышать тем, что было, и сразу затеялась какая-то чертовщина. Острое чувство тревоги заставило Сашку открыть глаза. Он увидел своего отца, трясшего за плечи больную мать, которая кричала на отца, что он алкоголик. Мать звала Сашку на помощь, а потом обернулась, и он понял, что это не мать, а Рина, а отец превратился в Гамова. К счастью, эльбы что-то перемудрили с изображением кухни, и Сашка, готовый броситься с седла на плечи Гамову и бить его, бить, бить, внезапно осознал, что холодильник представляет собой цельный куб и открыть его невозможно, а у стола всего одна ножка.

Опомнившись, Сашка сам подставил лицо под крыло пега. Влажные перья хлестнули его, и все видения рассыпались. Эльбы заметались. Несколько дряблых фигур в раздражении метнулись к одной и стали наползать на нее, точно желая разодрать на части. Сашка догадался, что это тот эльб, который отвечал за стол и холодильник и теперь должен был понести за это наказание. Фигура ворочалась, защищалась. Чем закончилась эта схватка, Сашка так и не узнал. Пег пронес его, и еще минуту спустя, когда Сашка совсем уже задыхался от вони, что-то легко толкнуло его в лицо, и мир снова стал наполняться красками и жизнью.

Двушка! Слизь болота быстро таяла на куртке. Скатывалась шариками, исчезала. Впереди надеждой брезжил утренний свет – там была Первая Гряда. С каждым взмахом крыльев она становилась все ближе. Накрененные стволы сосен безошибочно указывали направление. Наверное, и соснам хотелось к свету, но сдвинуться с места они не могли и тянулись вершинами.

Сашка смотрел вокруг. Жадно и глубоко дышал и все никак не мог наполниться воздухом. Мысли оттаивали. Убыстрялись. Приобретали четкость и блеск. Кавалерия как-то сказала, что на двушке люди умнеют. Человек не то чтобы меняется, но становится глубже и полноводнее, как весенняя река.

Сашка пил двушку глазами: небольшие полянки, речушки, шерстяную шероховатость протянувшегося под ним леса, по которому хотелось провести ладонью или коснуться его щекой, – и все пытался сформулировать, что здесь его привлекает. И понимал, что привлекает незавершенность. Их мир закончен и даже начал частично разрушаться. Исчезли многие звери, птицы и рыбы, загрязнялась вода, таяли ледники. «Посыпалась тушка! Пора завязывать!» – говорили в таких случаях на боксе. Болото не только завершено, но уже и уничтожило себя. Этот же мир был новый и незаконченный. Как скульптор, лепящий из глины, набрасывает на свою работу мокрую тряпку, чтобы глина не растрескалась, так и на этот мир словно было наброшено покрывало незавершенности.

Недоставало каких-то штрихов. Несколько движений мастера, одаривающее жизнью дыхание, – и этот мир вспыхнет и заиграет.

Сашке стало жарко. Поддетые под шныровскую куртку свитера сделались помехой. Не слезая с седла, он принялся разоблачаться и дораздевался до того, что упустил один из свитеров и едва не выронил куртку. Сашка с сожалением скользнул глазами по удалявшемуся свитеру. Свитер падал неровно, то надуваясь от ветра, то скатываясь в тряпочку. Он был белым и чем-то напоминал подстреленную чайку.

Вскоре Сашка был у Скал Подковы. Правда, не там, где всегда. Сахару не хватило опыта, а Сашке – знания местности, чтобы его направить. От обычного шныровского прииска он отклонился километров на двадцать. Места были незнакомые. Скалы ломкие, сероватые, с глинистыми и песчаными вкраплениями. Отдельные гигантские глыбы далеко отбежали от основной гряды и торчали из земли, врезавшись в нее острыми краями. Будь с Сашкой Рина, она бы сказала, что здесь буянил титан, пробивавший сквозной проход через Первую Гряду. Крошил скалы, отламывал, в гневе отшвыривал – и вот следы его ярости.

Первым побуждением Сашки было лететь вдоль гряды, но потом он подумал, что привычный прииск – хорошо, но почему бы не поискать и здесь? Он снизился и привязал Сахара к одинокой сосне, далеко выступившей из общего строя, точно для того, чтобы облегчить шнырам жизнь. Пег сразу задрал морду и стал покусывать сосновый ствол, охотясь за каплями смолы.

– Что? На краску похоже?

Сашка отстегнул саперку и, небрежно помахивая ею, пошел к скалам. Он шагал неторопливо, ощущая себя заправским шныром, заранее уставшим от спасения человечества и прочей подобной рутины. Ну двушка! Ну нырок! Я вас умоляю! О том, что недавно от болота его спас только цельносварной холодильник, как-то не вспоминалось.

Поначалу Сашка просто петлял между раскрошившихся глыб. Порой начинал копать то там, то здесь, но почти сразу саперка ударялась о камень – и он понимал, что он на голой скале, лишь кое-где прикрытой почвой. Наверное, потому шныры и искали здесь так редко, что место уж больно капризное. Если здесь и есть закладки, надо переворачивать все валуны, и неизвестно еще, будет ли толк.

Чтобы разобраться в этом, Сашке потребовалось минут тридцать. Упрямство мешало ему признать, что он принял неверное решение. Пока доберешься до пега, пока отыщешь основной прииск, время пребывания на двушке истечет и придется возвращаться с пустыми руками.

Все же Сашка вернулся бы к пегу, если бы на глаза ему не попался гигантский, не меньше чем с трехэтажный дом, валун. Он лежал на боку. Под валуном, в той глубокой яме, которую его основание занимало перед падением, Сашка обнаружил следы старого раскопа. Кто-то воспользовался работой, которую выполнил за него валун, чтобы облегчить себе процесс. Сашка же теперь решил воспользоваться работой того, кто воспользовался падением валуна. Поиски в старых раскопах не считались у шныров зазорными. Некоторые искали только в них, и весьма неплохо. Сашка слышал кучу историй о том, как ценная закладка оказывалась в стенке брошенной ямы, которую сочли бесперспективной, и обнажалась, когда яму начинали расширять.