Через соловьиный этаж - Лайан Герн Страница 5

Я окинул женщину быстрым взглядом, упал на колени и коснулся лбом пола. Казалось, передо мной принцесса. Ее волосы спускались до пола полотном черного шелка. Кожа была белой, как снег. Одежды кремовых оттенков слоновой кости и серого голубя расшиты красными и розовыми пионами. Исходившее от женщины спокойствие напомнило мне сначала глубокие горные озера, а затем закаленную сталь Ято, вероломного меча.

— Мне сказали, что ты ни с кем не говоришь, — произнесла женщина голосом тихим и прозрачным, словно вода.

В ее взгляде я увидел сочувствие, и кровь моя прилила к лицу.

— Со мной можешь быть откровенным, — продолжила она.

Нагнувшись, женщина взяла мою руку и пальцем вывела на ладони символ Потаенных. Я вздрогнул — кожу словно обожгло крапивой — и непроизвольно отдернул руку.

— Расскажи мне, что ты видел, — проговорила она тем же нежным, но настойчивым голосом.

Я молчал, и тогда она прошептала:

— Это был Йода Садаму, да?

Невольно взглянув на нее, я увидел улыбку без тени радости.

— А ты сам Потаенный, — добавила она.

Господин Отори предупреждал, чтобы я не выдавал себя. Я думал, что похоронил прошлое вместе со своим именем, Томасу, но перед этой женщиной оказался беспомощным. Я собирался кивнуть, когда услышал шаги господина Отори. Надо же, я узнал его по поступи. За ним шла какая-то женщина и недавно разговаривавший со мной мужчина. И тогда я понял: если сосредоточусь, то услышу все, что происходит в гостинице. Мальчик-конюх встал из-за стола и вышел из кухни. Горничные сплетничают, я узнаю каждую по голосу. Острота слуха постепенно развивалась во мне с того момента, когда я перестал говорить, а теперь нахлынула на меня лавиной звуков. Это было невыносимо, такое не сравнить с самым тяжелым бредом. Может, женщина передо мной — колдунья, наложившая проклятье? Я не смел солгать ей, но говорить тоже не мог.

Меня спасла вошедшая в комнату служанка, которая опустилась на колени и тихо сообщила, что его светлость ищет мальчика.

— Проси его войти, — ответила госпожа. — И, Саши, принеси мне чайные приборы.

Господин Отори вошел в комнату и обменялся с госпожой Маруямой глубокими поклонами уважения. Они соблюдали все правила этикета. Хотя женщина и не называла моего спутника по имени, мне показалось, что они давно знают друг друга. В воздухе повисло какое-то напряжение, я в будущем пойму его причину, но на тот момент мне стало совсем неловко.

— Горничные рассказали мне о юноше, что сопровождает вас, — сказала госпожа Маруяма. — Я хотела поговорить с ним лично.

— Да, я везу его в Хаги. Он единственный, переживший резню. Не хочу оставлять его Садаму. — Господин Отори не был расположен вдаваться в подробности, но, поразмыслив, добавил: — Я назвал его Такео.

Женщина улыбнулась в ответ.

— Я только рада, — сказала она. — В нем что-то есть.

— Считаете? Мне тоже так показалось.

Вернулась Саши с подносом, чайником и чашей.

Я проследил, как она поставила их на циновку. На глазури чаши были изображены зелень леса и голубое небо.

— Если когда-нибудь приедете в чайный дом моей бабушки в Маруяме, — сказала госпожа, — то там мы выполним церемонию по всем правилам. А сейчас будем довольствоваться тем, что есть.

Она налила кипяток, и из чаши потянулся едко-сладкий запах.

— Садись, Такео, — велела женщина.

Она взбила чай в зеленую пену и передала чашу господину Отори, который взял ее обеими руками, повернул три раза, выпил содержимое, вытер губы большим пальцем и с поклоном вернул чашу госпоже. Она наполнила ее снова и протянула мне. Я проделал те же движения, что Отори, поднес ее к губам и отпил пенистую жидкость. Она оказалась горькой, но прояснила голову и в какой-то степени расслабила. Подобного в Мино не встретишь — мы заваривали чай из веток и горных трав.

Я вытер место, к которому прикасались мои губы, и, неуклюже поклонившись, вернул чашу госпоже Маруяме. Лишь бы господин Отори не заметил моей неловкости, чтобы не краснеть за меня. Посмотрев на него, я увидел, что его взгляд застыл на госпоже.

Она пила чай. Мы сидели в тишине. В комнате появилась священная аура, словно мы только что откушали ритуальный обед Потаенных. На меня нахлынула тоска по дому, по семье, по прошлой жизни. К глазам подступили слезы, но я не дал им воли. Нужно учиться переносить боль.

На ладони до сих пор чувствовался след, оставленный пальцем госпожи Маруямы.

Гостиница была больше и богаче, чем все остальные пристанища, попавшиеся на нашем спешном пути по горам, и кушанья, которыми меня потчевали той ночью, я пробовал впервые в жизни. Мы ели угря в остром соусе и какую-то сладкую рыбу из местной речки, щедро поданный рис, белей, чем в Мино, где считалось за удачу попробовать его три раза в год. Я первый раз пил рисовое вино. Господин Отори был в хорошем расположении духа — «парящем», как говорила моя мать, — развеялись его грусть и горесть. Вино и со мной сотворило веселящее волшебство.

После обеда господин Отори велел мне идти спать, а сам собрался прогуляться на свежем воздухе, чтобы протрезветь. Пришли горничные и постелили постель, я лег и стал слушать звуки ночи. То ли угорь, то ли вино сделали меня особенно беспокойным: я слышал слишком много. Малейший отдаленный шум полностью прогонял сон. Время от времени лаяли городские собаки — одна начнет, другие откликаются. Я понял, что различаю лай каждой в отдельности, и стал думать о собаках, о том, как подергиваются во сне их уши, как крепко они спят, не тревожась от резких звуков. Мне нужно научиться быть таким, как эти собаки, иначе я больше никогда в жизни не засну.

Услышав, как колокола храма бьют полночь, я встал и пошел облегчиться. Звук собственной струи показался мне водопадом. Я полил на руки воду из бака во дворе и прислушался.

Тихая, спокойная ночь, скоро будет полнолуние восьмого месяца. Гостиница погрузилась в безмолвие, все давно уснули. С реки и рисовых полей доносилось кваканье лягушек, дважды ухнула сова. Тихо взобравшись на веранду, я услышал голос господина Отори и подумал, что он вернулся в комнату и обращается ко мне, однако ему ответила женщина, госпожа Маруяма.

Я понимал, что не должен подслушивать. Они говорили шепотом, и ни одна душа, кроме меня, не различила бы слов. Я пошел в комнату, закрыл за собой дверь и лег на матрац с полной решимостью заснуть. Однако уши мои тосковали по звукам, и я не мог им помешать, они четко улавливали каждую фразу.

Речь шла о взаимной любви, о слишком редких встречах, о планах на будущее. Многое из сказанного казалось осторожным и обрывочным, я тогда еще не все понимал. Мне было известно, что госпожа Маруяма направляется к дочери в столицу и боится, что Йода заставит ее выйти за него замуж. Его собственной жене нездоровилось, она должна была в скором будущем умереть. Единственный сын, которого она ему родила, слабенький, как и сама мать, совершенно разочаровал его.