Тень среди лета - Дэниел Абрахам Страница 5

Третий класс вяло ковырялся в земле. Заметив его приближение, все принялись копать резвее. Ота встал посреди полуразрытого участка и оглядел учеников.

— Из-за вас я пропущу урок у Милы-кво! — проговорил он вполголоса, но так сердито, что его было хорошо слышно. Мальчики виновато потупились, как нашкодившие щенки. Ота повернулся к тому, что стоял ближе всех — тощему восьмилетке с лопатой в руке.

— Эй, ты. Дай сюда!

Мальчуган перепугался, но протянул ему лопату. Ота взял ее и с силой воткнул в свежую землю. Она ушла только на полштыка. Ота напрягся от злости. Ученик замер в позе извинения. Ота на нее не ответил.

— Ты должен был копать как следует! Переворачивать! Ты что, дурак, не понимаешь?

— Простите, Ота-кво. Я виноват. Просто…

— Не можешь рыхлить по-человечески — сделаешь по-червячьи. Становись на колени.

Мальчик опешил.

— На колени! — рявкнул Ота, наклоняясь к его лицу. У того глаза были на мокром месте, но он сделал, как было приказано. Ота зачерпнул горсть земли и сунул ему в руку.

— Ешь.

Мальчик перевел взгляд с комка земли на Оту. Потом, вздрагивая всем телом от плача, поднес ладонь ко рту и начал есть. Его товарищи столпились кругом, молча наблюдая за происходящим. Он жевал, развозя грязь по губам.

— Всю!

Мальчик набрал в рот еще земли и, рыдая, упал ничком. Ота сплюнул от отвращения и повернулся к остальным.

— За работу!

Ученики бросились на места, подгоняемые страхом. Замелькали лопаты. Мальчик с грязным ртом сидел, уткнувшись лицом в ладони, и плакал. Ота вытащил лопату и вонзил в землю рядом с ним.

— Ну? — тихо процедил он. — Ждешь особого приглашения?

Мальчик промямлил что-то неразборчивое.

— Что? Если хочешь что-то сказать, сделай так, чтобы тебя было слышно.

— Рука, — выдавил мальчик сквозь всхлипы. — Руки болят. Я старался… старался копать глубже, но было так больно…

Он перевернул руки ладонями кверху. От зрелища кровавых волдырей у Оты закружилась голова, словно он склонился над пропастью. Мальчик заглянул ему в лицо, тихо подвывая, и Ота вспомнил. Вспомнил, что ему самому хотелось вот так выть, когда он месяцами спал в холоде, надеясь не увидеть во сне мать. Он слышал этот звук в спальне младших классов, среди своих погодков — плач ребенка во сне.

Внезапно ему стало неловко в новой черной одежде. Память о годах унижения зазвенела у него в мозгу, как хрусталь, отозвавшийся на высокую ноту. Он упал на колени рядом с плачущим мальчиком. Слова рвались с губ и застревали на полпути. Другие ученики молча стояли вокруг.

— Ты за мной посылал? — спросил Тахи. Мила не ответил, только показал за окно. Тахи подошел и посмотрел вниз. На разрытой грядке ученик в черном обнимал плачущего младшеклассника, а остальные, опешив, смотрели на них.

— И давно они так? — глухо спросил Тахи.

— С тех пор, как я заметил. Что было раньше — не знаю.

— Ота Мати?

Мила беззвучно кивнул.

— Пора это прекратить.

— Да. Просто я хотел, чтобы ты увидел.

В суровом молчании учителя спустились по лестнице, минули библиотеку и прошли к западным огородам. Третий класс, завидев их, бросился изображать усердие — все, кроме Оты и мальчика рядом с ним. Те не сдвинулись с места.

— Ота! — рявкнул Тахи. Ученик поднял глаза, покрасневшие и полные слез.

— Ты не в себе, — тихо сказал Мила-кво, поднимая его на ноги. — Тебе нужно пойти и прилечь.

Ота перевел взгляд с него на Тахи-кво и нехотя принял позу подчинения, а потом позволил Миле-кво увести себя в школу. Тахи остался; Мила услышал его ругань, которой он охаживал третьеклассников, словно кнутом.

В учительских покоях Мила заварил Оте чашку крепкого чая, обдумывая положение. Вскоре о происшествии узнают все, если еще не узнали. Чем это обернется для мальчика — худом или добром, — сказать трудно. Он сам не знал, на что лучше надеяться. Если глаза его не обманули, это успех, которого он боялся. Однако, прежде чем действовать, надо убедиться. Он не станет вызывать дая-кво, если Ота не готов.

Мальчик, понуро сидевший на краю койки, взял пиалу и послушно выпил. Его слезы высохли. Теперь он просто смотрел перед собой. Мила придвинул табурет и сел рядом. Выдержав долгую паузу, учитель сказал:

— Знаешь, ты оказал этому ученику медвежью услугу.

Ота поднял руку в жесте признания ошибки.

— От того, что ты его утешил, он не станет крепче. Я знаю, учителем быть непросто. Тяжело заставить себя обходиться с детьми грубо, даже если это для их блага.

Ота кивнул, но головы не поднял. Когда он заговорил, его голос прозвучал тихо.

— А раньше кого-нибудь исключали из «черных одежд»?

— Исключали? Нет, ни разу. Почему ты спросил?

— Я все испортил. — Ота помолчал и добавил: — Я слишком слаб для таких уроков, Мила-кво.

Мила посмотрел на руки, думая о своем старом учителе, о том, во что обойдется его старым костям еще одно путешествие в школу. Когда он заговорил, в его голосе еще ощущалась тяжесть принятого решения.

— Я отстраняю тебя от работ на месяц, — сказал Мила-кво. — А мы тем временем пошлем за даем-кво.

— Ота, — окликнул его знакомый шепот. — Что ты натворил?

Он перевернулся в постели. Жаровня еле-еле рдела в темноте, давая лишь слабое пятно света. Ота уставился на угли.

— Я совершил ошибку, Анся.

В последнее время он так отвечал всем, кто отваживался спросить.

— Говорят, дай-кво приезжает. Раньше времени.

— Наверное, очень крупно ошибся, — произнес Ота, а сам подумал: «Наверное, я первый, кто поднялся так высоко и так низко пал. В первый раз черные одежды дали такому слабаку». Он вспомнил белую, заснеженную долину, по которой шел, когда его догнал Мила-кво. Теперь было ясно, что бегство из школы ничуть не доказывало его силу, а только предвещало поражение.

— Так что же ты сделал? — спросил Анся в темноте.

У Оты перед глазами снова встало лицо мальчика, окровавленные ладони и слезы унижения, бегущие по грязным щекам. Он сам причинил ему боль и стыдился одновременно содеянного и того, что не сможет этого повторить. Как объяснить, что он не сумеет сделать этих ребят сильнее, потому что в душе остается одним из них?

— Я недостоин этих одежд, — сказал Ота.

Анся промолчал, и вскоре с соседней койки послышалось глубокое, ровное дыхание спящего. Все устали после дневных трудов, кроме Оты: тот с утра до вечера бродил по пустым коридорам и лекториям. От занятий его освободили, а черную одежду он не снял лишь потому, что другой не было.