Четыре жезла Паолы - Алла Гореликова Страница 5

Оставив рыцарей устраиваться на постоялом дворе, Ольрик и Паола прошли по деревне. Жили здесь богато и сытно: ребятишки крепенькие, в косах девочек красные ленты, девушки щеголяют цветными бусами в три ряда. Горшки на плетнях сушатся покупные, не самолепка, изукрашены узорами-оберегами. С такой деревни Империи — и налогов, и товаров, и бойцов, случись в них надобность.

Во дворе, куда завела молодица мага и Паолу, следы достатка угадывались не так явственно. Копошились возле хлева пестрые куры, сохли на протянутой через двор веревке детские рубашонки — простого, небеленого полотна, а какие и с заплатами на локтях. На крыльце девчушка лет пяти укачивала соломенную куклу.

— Одна я с ребятишками, — тихо пояснила женщина. — Кормильца нашего два года уж как медведь задрал.

— К вам медведи захаживают? — удивился Ольрик. — Куда ж мужики смотрят?

— К нам-то нет, — вздохнула вдова. — Горячая головушка у мужа моего была, сам пошел берлогу искать. Шубу добыть хотел. Уж отговаривала я его, а все зря.

Ольрик сделал круг по двору, время от времени останавливаясь и, точно ищейка, поводя носом. Девчонка с крыльца следила за ним, раскрыв рот. Маг подошел к дому, постоял, словно прислушиваясь к чему-то неслышному для остальных, и вдруг на четвереньках нырнул под крыльцо.

Девчонка прыснула.

Маг задом-задом выкарабкался из-под крыльца, чихнул, распрямился, по-стариковски держась за поясницу. И спросил, почему-то обращаясь не к молодице с больным малышом на руках, а к девчонке:

— Это что?

В руке мага болталась странная безделушка вроде связки серых и черных бусин на черном шнурке.

— Это цацка, — серьезно ответила девочка. — Ты, деда, такой старый, а не знаешь?

— Цацка, говоришь? — Ольрик стряхнул с бороды сухие травинки. — А откуда она здесь взялась?

— Эдька принес. — Девчушка, похоже, была не из тех, что при виде незнакомцев прячутся за мамкину юбку. — От приблуды пасечниковой принес и выкинул, а я обратно достала и спрятала. Он дурной, не понимает. Мальчишка!

— Эдька — это кто?

— Старший мой, — подала голос вдова. Ее малыш не то заснул, не то забылся, и женщина так и стояла посреди двора, укачивая своего младшего и с истовой надеждой глядя на мага.

— Где он сейчас?

— Коров пасет, — ответила девчонка. — Он у старого Гвара в подпасках ходит.

— В подпасках, говоришь? — Ольрик присел на крылечко рядом с девчонкой. — А тебя звать как?

— Мика. А это Леани. — Девчонка показала магу скрученную из соломенных жгутов куклу. — Она эльфа. Деда, а ты цацку мне отдай.

— Не отдам, — покачал головой Ольрик. — Брат твой правильно ее выкинул, плохая это цацка, недобрая. А ты мне, Мика, вот что скажи: ваш маленький эту цацку случайно не брал поиграть?

— Брал. — Мика закивала. — Только он глупый, он что ни возьмет, все в рот тянет. Я у него забрала.

— В рот тянул? — азартно переспросил Ольрик. Паола, до сих пор стоявшая тихо, невольно шагнула ближе: ищейка взяла след? Что ж там за «цацка» такая? Ольрик замахал на нее руками: — Стой где стоишь, не лезь. А ты, мамаша, поди сюда.

Что происходило в тихом дворике дальше, Паола даже и не поняла толком. Сначала Ольрик вроде бы просто смотрел малыша, вот только в какой-то миг Паолу едва к забору не отшвырнуло всплеском тяжелой, душной, чуждой и Небу, и Жизни магии. А после — мелькнуло в воздухе черное, и нагнала его слепящая молния…

Громыхнуло так, что с треском захлопнулись ставни на окнах, а веревку с постиранными рубашонками оборвало и снесло на крышу хлева. Заметались всполошенные куры, с карканьем шарахнулась прочь сидевшая на заборе ворона. Довольный Ольрик с хрустом размял пальцы. Махнул Паоле:

— А вот теперь, девочка, лечи.

Они с Ольриком остались ночевать в доме вдовы. Забегал Класька, Ольриков ученик, с ним передали на постоялый двор весть, чтоб не искали и не тревожились. Чутье Паолы подсказывало: малыш не излечен полностью, нужно остаться с ним рядом хотя бы до утра. Ольрик обошел дом, убирая следы темной магии. Проверил и саму вдову, и Мику с ее куклой, и Эдьку. Эд вернулся на закате, и маг сразу же взял мальчишку в оборот.

Невысокий, щуплый для своих тринадцати Эдька стоял перед Ольриком, как провинившийся школяр перед строгим учителем. Вот только вины за собой он явно не знал.

— Я эту штуковину у Ильды взял, — рассказывал Эд. — К ним на пасеку странница заходила, ночевать просилась, а утром, как уходить, начала Ильду с собой звать. Что тебе, говорит, в этой глуши делать, в медвежьем углу девочке с даром Господним. А Ильде она не понравилась, странница. Ильда мне потом как сказала: тошно от нее и муторно, вроде правильно говорит, а слушать не хочется. Вот и не пошла. А странница, значит, ей тогда эту штуку и сунула. Береги, говорит, а как надумаешь, обо мне вспомни, я и появлюсь. И снова ту же песню завела, чего тебе, значит, всю жизнь в глуши прозябать.

— А ты сам ту странницу видел? — Ольрик задумчиво огладил бороду.

— Не, — мотнул головой Эдька. — Я на другой день туда пришел, а у Ильды на шее эта дрянь болтается.

Ольрик подался вперед:

— А скажи-ка мне, Эд, ты сразу о ней так подумал: дрянь?

— С ходу, — решительно кивнул мальчишка. — Потому и спросил откуда. Она такая была… понимаете, Ильда — она светлая, на нее глядеть радостно. Вот как на тебя, — обернулся к Паоле. — А от этой штуки на нее как тень легла. Душная такая. Я за Ильду испугался. Вот и забрал и в речку выкинул.

— Текучая вода? — понимающе спросил Ольрик.

— Ну да. Кто ж знал, что Мика…

— О Мике мы не будем. — Ольрик встал. — Мика ваша — обычная девочка, бусики любит, какой с нее спрос. А вот ты, Эд, завтра с утра отведешь нас к Ильде. Сам понимаешь, поглядеть надо, не навредило ли ей. Да и вообще, — Ольрик огладил бороду, — интересно мне, что та странница в ней нашла.

Ночь прошла тихо. Правда, вскоре после полуночи, в глухой час, малыш заплакал и заметался во сне, но Паола прикрыла его крылом, и он засопел спокойно.

— И ты спи, — сказал Ольрик так и сидевшей рядом с сыном вдове, — умаялась, поди. Теперь все хорошо будет.

Наутро отправились глядеть на пасечникову Ильду.

— Ты расскажи нам пока, — велел Ольрик, когда отошли от деревни. — Мика вчера Ильду приблудой назвала, это почему?

— Так дядька Виль ее на дороге подобрал, — объяснил Эд. — Давно, она мелкая еще совсем была. Он с ярмарки возвращался, видит — сидит прям посередь дороги дите и плачет. Где мамка-папка, не знает. Где живут — в доме, где дом — в деревне. Концов не найдешь, в общем. Ну, он и взял.

— Что ж ее, не любят в деревне?

Эдька почесал в затылке, взъерошив и без того лохматую шевелюру до полного непотребства. Мотнул головой: