Инка - Улья Нова Страница 5

Писсаридзе не отставал от Инки в тяге к звездам. Тайному увлечению астрономией научила его жизнь. По поводу и без повода он стремился приписать лишнюю звезду даже самой паршивой гостинице, что затерялась среди голых каменьев острова Кипр, список удобств которой начинается и заканчивается тонкой струйкой подмоченной ржавчины. Породив немало звезд, Писсаридзе не давал им имена, но, собранные вместе, они могли бы образовать множество неизведанных доселе созвездий и даже галактик человеческого корыстолюбия или щедрости, смотря с какой точки наблюдать за ними. Именно созвездию выдуманных звезд Писсаридзе был обязан своим процветанием. Ведь что такое звезда – сгусток энергии живого огня, и если изловчиться, можно извлечь из нее машину старшей дочке, бассейн старшему сыну на дачу, личного врача тетушке Гургена для ее геморроя и астмы. И даже хватит, чтобы помочь семье школьного друга Гиви, он так рано ушел, не подумав, что увесил жену с головы до пят долгами и детьми. Короче, много пользы можно умеючи надоить из звезды большой и малой, пририсованной к названию гостиницы. Срывая урожай со своих питомиц-звезд, Писсаридзе каждое лето ездил в родное селение. На урожай он покупал контейнер подарков, который старик-отец гордо грузил на телегу и вез перед домом соседей: пусть они с завистью выглядывают всей семейкой из-за кос винограда. А подарков хватит на всех. И племянницу Нану замуж выдадим, и на приданое троюродной сводной сестре будет, да и к сварливой тетке Гуле под Кутаиси заедем с подарками, вот для нее и сковорода с пластмасской на дне, «Кефаль» называется, и чайник с проводом, он сам выключается, так что тетя Гуля сможет спокойно дремать или смотреть сериалы, а двух индюшек, которых она так хотела, по дороге купим, на базар заедем.

Раздав подарки, Писсаридзе уединялся с отцом в беседке, оплетенной старым виноградом, и, стараясь рассказывать погромче, чтобы старик хоть что-нибудь услышал, судил-рядил свои приключения и путешествия по жизни.

– Знаешь, так я устал, жизнь эта меня во как, – он прикладывал руку-нож к горлу, – никогда, отец, что бы тебе ни говорили, не завидуй, кто имеет дело с туристами. Это такой паршивый народ. О-о-о! Деньги носят в пачках, кошельки теперь не модно, а за каждую мелочь, за виноградину – загрызут. То окно не там, то унитаз не такой, море слишком пересолил, занавески не того цвета, на завтрак нет сюсли-мюсли, зонтик от солнца не дал. Каждый паршивый турист смотрит на тебя как на собаку – бегай вокруг, вылизывай ему пятки.

Отец кивал, но по спокойному лицу старика, усеянному морщинами, как линиями схемы метро, Писсаридзе с грустью читал: он не способен представить себе все подводные камни и течения городской жизни, а, скорей всего, уже совсем оглох.

– Ой, отец, поедем в центр, закажем тебе слуховой аппарат, – кричал Писсаридзе в самое ухо старика, чувствуя, как волоски оттуда щекочут его лицо.

– Да не, – робко отмахивался тот и скромно поправлял веточку винограда, – я свое отслушал, ты лучше молодым помоги.

К этому времени совсем темнело, сад и тропинки исчезали, только вдалеке светилось оконце кухни, где суетились к ужину. Писсаридзе замолкал, они сидели молча, слушая тишину селения, и казалось, зудят не мошки и комары, а звезды, медленно всплывающие из глубин неба, настигали Писсаридзе даже здесь, сквозь дыры виноградной беседки-корзины.

Однако на лишнюю звезду надо нахвалить, приукрасить самый беззвездочный, сырой и темный отель. Иногда приходилось напрячь ум и блеснуть красноречием на две лишние звезды, расписать достоинства гостиницы, расширив площадь каморок и приблизив ее к морю на километр-другой. Кто будет в жару средиземноморского полудня бегать с линейкой, выяснять, сколько метров до стоянки автобуса, сколько пилить по жаре до ближайшего супермаркета. Разве не стоит хорошенько, многоголосным-то хором воспеть ветхий придорожный кемпинг, туда все равно привезут туристов на ночлег? Утром, когда в панике все стремятся поскорей занять места в автобусе, кто додумается заняться гостиничной астрономией, рискуя в такой давке потерять чемодан-другой?

Поэтому менеджеров по рекламе Писсаридзе дрессировал собственноручно, как самых яростных, преданных гончих. В конце года они премировались путевкой в один из горе-курортов, какой заслужили, открывая новые звезды на небосклоне гостиниц.

Если удачливым туристам все же удавалось хитро угодить в гостиницу без открытых Писсаридзе звезд, их везение компенсировалось отсутствием какой-нибудь экскурсии по черепкам и развалинам под предлогом, что экскурсовод поскользнулся в ванной и переломал парочку ребер. Других лишали завтрака, будили чуть свет на обзорную экскурсию по городу, позволяли оплачивать билеты, забывая, что билеты уже один раз куплены в спешке в Москве. Особенно хорошо можно было «снять» с отдыхающих по VIP-программе: не доложить на морщинистые ягодицы мадам немного лечебной грязи, лишить жаркого и шампанского на ужин, а вместо пиццы угостить искусно оформленной шаурмой – вот уже и обеспечен семейке Гиви месяц неголодного прозябания. И Писсаридзе шутил: «Дочке на “Гуччи” хватит».

Инка выясняла окружающий галактику климат по утрам, только-только придя в контору. Открывала для порядка какой-нибудь нудный полугодовой отчет, испещренный клинописью значков, – знал бы кто-нибудь, как лень их разбирать-расшифровывать в такую рань. Создав видимость прилежания, Инка тут же с неизменной глуповато-услужливой гримаской на лице тихонько открывала заветный аstrohomо.ru: что там у нас новенького, не стало ли меньше звезд на небе, не стало ли темнее и прохладнее жить. Обретя уверенность, что все спокойно, что ее жизни на ближайший день ничто не угрожает, она бодро принималась за работу, попутно отравляясь дымами окружающих курильщиков, дешевым чаем, жевательной резиной и мягким излучением монитора, от которого загнулся уже второй Инкин кактус. Немного уcпокоенная тем, что в течение дня ничто не грозит нарушить покой Земли, она, усеянная недоверчивыми взглядами коллег, предавалась мечтам. Однако ей не хотелось стать материалом своих капризов. Она объясняла это так: «Каприз исполнится, а во что превращусь я? Вдруг стану нервной и редкостной стервой». К чему она тайно стремилась, чего ждала, так это, что когда-нибудь придет день и удастся затеряться в городе. Может быть, для этого не потребуется уезжать за тридевять земель, и произойдет все в Москве, где улочки знакомы, а дома смотрят в спину ледяными взглядами окон. В такой мечте не было ничего, способного каким-то образом подточить Инкины святыни или нарушить ее суть. Это вряд ли бы сделало Инку злее или худее, не толкнуло бы ее брать взятки или спешить, расталкивая людей. Все, что требовалось, – попасть в незнакомый доселе район, в котором захочется пропасть и кружить по улочкам, рассматривая амулеты домов. Иногда Инка беспокоилась, ну как тут затеряешься, если уже бывала везде и даже по переулку, называемому Последним, проходила сто раз, а с тем несимметричным, поблекшим особнячком встречалась, наверное, раз тридцать, он издалека похож на заброшенный корабль, который немного стесняется своей поцарапанной выцветшей штукатурки. На его боку доживает век старушка-вывеска «Диетическая столовая». Ее скоро снимут, ведь на окнах уже написали непонятное угрожающее «to let». Скоро кораблик оденут в новую, охристую штукатурку, окна и двери заменят, а вывеску снимут и выбросят. И маленький деревянный домик на Ордынке наверняка уже снесли, ведь все сносят, заменяя здания-аборигены на новенькие пестрые строения-бриги с банками и офисами внутри. Постоишь пару секунд, узнаешь улицу заново и вспомнишь, что уже проходил по ней сто раз. Скоро, наверное, весь город перестроят, выдернут старые деревья, на месте узеньких улочек расстелют широкие ленты проспектов, под музеями устроят паркинги и казино для пиратов-коммерсантов, и захочется ли тогда затеряться в этом городе, и непонятно, как искать пути в другой.