День Святого Никогда - Антон Фарб Страница 5

Этот — главный! — предмет гордости хозяина кабинета почти вдвое уступал размерами аналогичному трофею в вестибюле Школы, но зато десятикратно превосходил его по части злобности. Бальтазар трижды возвращал голову таксидермисту, пока морда чудовища не приобрела выражение поистине адской ярости. Можно было только сожалеть, что имя убиенного дракона так и осталось неизвестным: Бальтазар с чудовищами бесед не вел, а опознать дракона по книгам не удалось…

Разыскав под книжными завалами колокольчик, Бальтазар попытался заглушить лязг оружейной стали мелодичным серебряным перезвоном, не преуспел в этом начинании, и попросту гаркнул во всю мочь:

— Марта!

Прицокала давешняя девица, теребя оборочки фартука.

— Принеси нам, девонька, чего-нибудь легкого… Кларету, например.

— Да, сеньор Бальтазар. — Платье на горничной было немногим длиннее юбок майореток, и когда она делала книксен, Феликс с трудом удержался, чтобы не сглотнуть.

— Все никак не угомонишься? — спросил он у Бальтазара, когда девица удалилась. — По-прежнему меняешь горничных раз в полгода? Пора бы научиться обуздывать вожделение.

— Вот еще! — фыркнул Бальтазар. — Рано ты меня хоронишь. Слышал, что Агнешка сказала? Представительный мужчина, во! А устами младенца глаголет истина… Слушай, а чего она какая-то невеселая?

— Агнешка? Из-за грифона. Хотела на него посмотреть, а он, сволочь, издох. Ей и обидно: она ведь никогда магических тварей не видела.

— Ба! Так за чем остановка? Своди ее в Школу, там в подвалах держат пару гулей — пусть посмотрит, а то через пару лет они совсем сгниют…

— С ума спятил? — Феликс покрутил пальцем у виска. — Я поведу ребенка на трупожоров смотреть?

— А что? Я своим пацанам когда-то мантикору показывал. Помнишь, Гектор изловил одну живьем и все хотел выдрессировать, чтоб она на драконов кидалась? Себастьяну тогда лет десять было, а Патрику и того меньше… И ничего с ними не случилось.

— Как же, не случилось. Заявления они так и не забрали?

На лицо Бальтазара опустилась тень сожаления.

— Нет, — проворчал он. — Так я их и не отговорил… Э-хе-хе, не хотел я своим детям такой судьбы, но тут уж ничего не попишешь…

Оба героя погрустнели, но тут вернулась Марта, и в руках у нее был поднос, а на подносе — графин с кларетом и два фужера муранского стекла. Хозяин разлил вино по фужерам и произнес тост:

— Чтобы нашим детям не пришлось повторять ошибки отцов!

Феликс никогда не имел привычки пить с утра, но не выпить за такое было просто нельзя. Бальтазар же, опохмелившись, повеселел, перестал потирать висок и морщить лоб и прикрикнул в открытое окно:

— А ну, тише там!

Лязганье стихло, и вежливый голос Патрика ответил:

— Извините, дядя Бальтазар! — а потом Себастьян безжалостно добавил:

— Но пить надо меньше! — и лязганье возобновилось с прежней силой.

— Вот нахал, — возмутился Бальтазар. — Да как он с отцом разговаривает? И в кого он такой пошел… Неужели я в его возрасте был таким же наглецом?

— Нет, — успокоил его Феликс. — Ты был хуже. Если мне не изменяет память, в первый день своего пребывания в Столице ты подрался в таверне, накостылял по шее жандармам, нахамил Сигизмунду, вызвал на поединок Готлиба и едва не загремел в каталажку…

— Да-а… — протянул Бальтазар, мечтательно прикрыв глаза. — Славные были денечки!

С той поры «славных денечков» минуло уже немало лет, но Бальтазар так никому и не поведал, что же побудило юного испанского идальго из благородной, хотя и обедневшей семьи покинуть отчий дом, верхом на смехотворной кляче добраться до Столицы и поступить в Школу, тем самым лишая себя всех дворянских титулов и навсегда отсекая свою ветвь от генеалогического древа предков.

За прошедшие годы тощий и долговязый юноша успел возмужать, окрепнуть и слегка постареть. Он обзавелся лихими усами и треугольной бородкой-эспаньолкой; заполучил пару-тройку шрамов на лице и отпустил волосы до середины лопаток, сейчас стянутые в конский хвост, в котором было уже немало серебристых прядей; стяжал себе славу драконоубийцы и делателя рогоносцев; построил дом в испанском стиле и, оставаясь закоренелым холостяком, приютил в нем незаконнорожденного Себастьяна и своего ирландского племянника Патрика — чтобы потом послать их учиться в Мадрид; а в настоящее время он читал в Школе лекции на кафедре драконоведения, преподавал фехтование и писал монографию о драконах. Характер же его не изменился абсолютно, оставаясь гремучей смесью испанской вспыльчивости, дворянской надменности, героической решимости и добродушной открытости по отношению к немногочисленным друзьям…

— Будет у меня к тебе одна просьба… — сказал Бальтазар, вырывая Феликса из омута воспоминаний. — Ты с Агнешкой еще долго гулять собираешься?

— В нашем распоряжении, — Феликс щелкнул брегетом, — еще два часа. А что за просьба?

— Ты не мог бы зайти в Школу и передать кое-что Сигизмунду? — Бальтазар снял с крючка край выцветшего гобелена, за которым обнаружился встроенный в стену несгораемый шкаф.

— Не понял. Ты что, на церемонию не пойдешь?

— Придется, куда я денусь… — сокрушенно вздохнул Бальтазар, извлекая из сейфа увесистый фолиант. — Только я боюсь, что вечером Сигизмунду будет не до того. Герои, студенты, почетные гости, банкет, то да се… А он просил меня привезти ему эту книгу из Нюрнберга, я и привез — а передать все время забываю.

— Ты же неделю назад приехал! — возмутился Феликс.

— Да не до того мне было, — виновато сказал Бальтазар. — Сначала вещи разбирал, потом отсыпался с дороги, отъедался опять-таки, потому что нету на свете кухни хуже тибетской… А потом детишки наведались, надо было встретить, а встречу — отметить. Сам понимаешь…

— Я-то понимаю. Разгильдяем ты был, им и остался. А вот поймет ли это Сигизмунд?

— А ему не к спеху. Просто неудобно получается, я ведь снова запамятовать могу… Будь другом, отнеси. Скажешь, сувенир из Нюрнберга. А я за тобой вечером заеду, идет? Часам к шести тебя устроит?

Феликс задумчиво потер подбородок, оценил возможность прокатиться в комфортабельной карете вместо тряской двуколки, и кивнул.

— Уговорил. Давай сюда свой сувенир.

Книга оказалась на удивление тяжелой…