Мрачно темнеющий свет - Джессика Клусс Страница 49

Проснись. Проснись.

Я, спотыкаясь, отошла от него в сторону. Как я могла повести себя настолько глупо?

Но Ре́лем не нападал. На самом деле на его бескожем лице было написано изумление. Очевидно, он точно так же, как и я, не мог поверить, что я настолько тупая. На нем были хорошо сшитый темно-синий костюм и белая льняная рубашка. По крайней мере, рубашка была бы белой, если б не была испачкана запекшейся кровью.

Он обыденным жестом отжал свои окровавленные рукава. Затем низко поклонился, согнувшись в талии. При любых других обстоятельствах он сошел бы за джентльмена, приглашающего меня потанцевать.

– Я удивлен, что ты вернулась, после всех этих месяцев защиты. – В его взгляде была заинтересованность. Он подумал, что я сделала это намеренно.

Если бы я сказала ему, что напилась и заснула, то выглядела бы еще более глупо, чем теперь, поэтому я промолчала. Когда он подошел ближе, я в знак предостережения вспыхнула огнем.

– Ах, да! Твои способности.

Он улыбнулся еще шире.

Заставь его думать, что ты это спланировала. Играй. Сейчас же!

– Я подумала, что мы можем поговорить. В конце концов, ты и правда назвал меня по имени, – сказала я, изо всех сил стараясь говорить обыденным тоном и без страха в голосе. – Я не могла не подивиться почему.

– Я хотел бы услышать твою собственную версию на этот счет.

Я пожала плечами:

– Моя версия, скорее всего, неправильная.

– Очень может быть… – Он ходил вокруг меня кругами, и я поворачивалась, стараясь держаться к нему лицом.

Церковные колокола зазвонили в тумане, немного приглушенно, но все равно отчетливо.

Я взмолилась, чтобы колокола разбудили меня, но такой удачи не случилось. Ре́лем остановился, чтобы еще раз отжать рукава. Темные капельки крови исчезли в волнообразном тумане.

– То, что я сказал тебе в ту ночь, когда ты уничтожила моего прекрасного Корозота, по-прежнему в силе. Ты очень сильно меня интересуешь. – Он впился в меня безжалостно-пристальным взглядом.

– Ты имеешь в виду мои таланты в обращении с огнем?

Ре́лем рассмеялся:

– Да, довольно необычная способность. Но огонь – это еще не все, что меня волнует. Ты на удивление изобретательна, моя дорогая. Это ваше новое оружие весьма оригинально. Мне стыдно, что я упустил это из виду.

Мне стало любопытно, как он узнал об оружии. Он видел раны Каллакса или ему доложили фамильяры? А если и так, то как же, черт побери, они об этом узнали?

– Скажи мне, наша сегодняшняя встреча – это твоя идея или тебя послал Гораций Уайтчёрч?

Он фыркнул, а если учесть, что у него не было носа, то это было неприятное зрелище.

– Я полагаю, Орден никогда бы не позволил обычной сорвиголове колдовского происхождения настолько явно использовать свои способности.

Откуда? Откуда, черт побери, он мог узнать о моем происхождении?

Он провел рукой по своему влажному подбородку:

– А, понимаю, тебе любопытно, как я дошел до твоего маленького секрета.

Нас кто-то предал?

Ре́лем поднял руку и знаком остановил меня: кажется, он читал мои мысли.

– Ты же знакома с Говардом Микельмасом, ведь так?

– Я не хочу слушать твою ложь, – ответила я.

– Тогда послушай правду из его уст. – Ре́лем прищурил свой единственный желтый глаз. – Спроси его, что случилось однажды в Иванов день в тысяча восемьсот двадцать втором году. Спроси Микельмаса, что он сделал со мной.

С этими словами Ре́лем поднял руку и загорелся голубым пламенем.

Я упала с кровати, запутавшись в одеяле, и лежала на полу; виски пульсировали.

У меня все еще болела голова от вина. Но она болела недостаточно сильно, чтобы я проигнорировала увиденное.

Наконец, поднявшись, я зажгла свечу, села за письменный стол и написала:

«Как Ре́лем может самовозгораться? Что случилось в Иванов день в 1822 году?»

Я забросила записку в сундук Микельмаса и хлопнула крышкой. Мгновением позже откинула крышку – записки там не было.

Но Микельмас никогда раньше не отвечал на мои письма. Что, если это не сработает? Что, если мои записки до него не доходят? И как мне дождаться наступления дня?

Я расхаживала от окна к стене и назад. Мой внутренний голос кричал, но я не хотела его слушать.

Да провались он в ад, этот голос!

Я развернулась… и врезалась прямо в Микельмаса.

– Что ты наделала? – На нем был шелковый халат с золотыми кисточками, на ногах – измятые бархатные тапочки. Волосы, обычно перевязанные сзади, представляли собой большое седое облако.

– Что ты наделал? – прошипела я в ответ.

Микельмас поморщился и потер глаза. Ему пришлось схватиться за прикроватный столбик, чтобы удержаться на ногах: очевидно, он чувствовал себя так же плохо, как и я.

– Тогда пойдем, – прошептал он, набрасывая на меня свой сюртук, который взялся неизвестно откуда.

Вокруг засвистел ветер, а когда он прекратился, я обнаружила, что мы стоим в кабинете Агриппы. Знакомые бюсты Гомера и Чосера взирали на меня с книжных полок. В очаге горел огонь, на столе рядом с креслом стояла чашка с недопитым чаем. Казалось, в любой момент войдет Агриппа и займет свое привычное место. Почему-то в этой успокаивающей обстановке все стало выглядеть гораздо хуже.

– Что случилось? – Микельмас упал в кресло.

– Я случайно попала на астральную плоскость, – надтреснутым голосом произнесла я. – Ре́лем сказал, ты что-то с ним сделал в Иванов день, а затем он загорелся. В точности как я.

Мой голос затих на слове «я».

Микельмас наклонился вперед, поставив локти на колени, и какое-то время молчал.

– Как ты думаешь, что это значило? – спросил он.

– Я не знаю.

– Неправда. Иначе ты бы не написала мне в три часа утра. – Он встал и подошел к висящему на стене зеркалу. Положив руку на стекло, прошептал что-то, что я не смогла разобрать, морщась от боли. Зеркало ненадолго засияло, и послышался странный чавкающий звук. Микельмас убрал руку, и стал виден застывший белый отпечаток ладони, как будто кто-то оставил его во льду.