Подвиги Ахилла - Ирина Измайлова Страница 49

Гектор услышал его восклицание, заметил краску, залившую щеки Пелида, его смятенный взгляд и будто прочел его мысли.

— Конечно, — произнес он, лишь чуть заметно бледнея, — ты мог в этом убедиться. Только я отлично понимаю, что ты двадцать раз догнал бы меня, если бы хотел. Просто не умеешь бить в спину, как не умеешь добивать раненых и приносить в жертву пленных. Не смущайся, я знаю, что повел себя позорно, поддавшись страху, и ты не должен щадить мою гордость. Я сам виноват.

— Это была мгновенная слабость! — возразил Ахилл с такой горячностью, будто обидели его самого, — Это может случиться с кем угодно. Ты дрался отважно, и никто не смеет обвинить тебя в трусости. А что до быстроты бега, то со мной до сих пор не мог состязаться никто. Меня с раннего детства называют «быстроногим Ахиллом», я лошадей догоняю… Но ты сказал, что и Парис оказался бегуном хоть куда. Я ведь не ошибся — этот юноша был пропавший сын царицы Гекубы, твой брат Парис?

Гектор в который уже раз как–то особенно посмотрел на Пелида, потом отвел глаза и, помолчав немного, продолжил:

— Конечно. Конечно, это и был Парис. А обогнал он меня потому, что незадолго перед тем я на охоте повредил себе левую лодыжку и еще не совсем твердо ступал на эту ногу. Впрочем, бегает он действительно хорошо. В борьбе он вызывал тех, кто был искусен, но недостаточно гибок и ловок, в кулачном бою с трудом обыграл моего двоюродного брата Энея, сильного, как кабан, но уступающего ему в быстроте движений и легкости. В чем он и правда оказался всех сильнее, так это в стрельбе из лука — тут ему, пожалуй, нет равных в Трое.

Когда мы, еще не зная, кто он, стали о нем всех расспрашивать, здешние охотники рассказали, что это — внук почтенного пастуха Агелая, знаменитый меж ними Парис, прекрасный охотник, известный забияка и драчун. А когда награждали венками победителей, вдруг выбежала вперед моя сестра Кассандра… Ты слышал о ней?

— О да! — ответил Ахилл. — Говорят, у нее дар пророчества.

— Вот именно. Это не раз подтверждалось, только она от этого очень несчастлива. Не знаю, как это объяснить. И ей обычно не верят. Но в тот день ей поверили. Она указала на Париса и воскликнула так, что все услышали:

— Царь и царица, отец мой и моя мать! Этот юноша — ваш пропавший без вести сын, тот, которого ты, матушка, хотела бросить в пропасть и которого спас Гектор!

Я тогда просто онемел от изумления… Ведь я рассказал матери обо всем случившемся с глазу на глаз, а ее попытки что–то разузнать о пропавшем ребенке вряд ли могли быть известны царевне, да Гекуба никому и не объясняла причин поисков. И не говорила, кто именно спас младенца.

Парис был изумлен не меньше меня. Царь и царица, потрясенные, не знали, что говорить и что делать. Когда же спросили юношу, сколько ему лет, он ответил, что его родители давно умерли и он не помнит, когда родился, но лет ему еще совсем немного. Призвали его деда Агелая, и вот тут–то старик, страшно смущаясь, признался, что этот мальчик ему на самом деле не внук, что он подобрал его в люльке на речной отмели тринадцать лет назад, а его сын с женой, у которых не было детей, охотно приняли к себе ребенка. Он описал, как выглядели люлька и плащ, в который был завернут мальчик. Эти вещи старик продал в городе какому–то лавочнику, потому что после смерти сына бедствовал, и ему трудно было кормить приемного внука. Сохранился и по–прежнему висел на шее Париса лишь его детский талисман, который мать тотчас узнала — сердоликовая фигурка льва на кожаном шнурке.

— Ну, таких фигурок много! — заметил Ахилл. — И у меня в детстве была такая. Ее вешают, чтобы мальчик рос сильным. Я ее потому и снял — боялся, что если буду еще сильнее, меня все станут бояться…

— Это правда, талисман не такой уж редкий, — согласился Гектор, — Но вместе со всем остальным, вместе с рассказом старого пастуха и со свидетельством Кассандры… Все сошлось, и сомнений не было — этот красавецпастух был нашим пропавшим братом, третьим сыном Приама и Гекубы.

Ему сказали, кто он, и мальчик от волнения чуть не лишился чувств. А что было с матерью, с отцом, да и со мной, — мне просто не описать. Это был день огромного, настоящего счастья.

С тех пор Парис стал жить с нами во дворце. Его все любили, ему все разрешали, потому что мы все, особенно царица, не могли простить себе, что он, без всякой своей вины, был удален от нас, жил в нищете и тяжелых трудах, не получал всего того, что с детства получали дети царя.

А у него очень скоро обнаружилось много скверных черт. То, что он был совершенно невоспитан, не умел себя вести и не хотел этому учиться, можно было легко понять — какие там благородные привычки среди овец и пастушьих собак? Но Парис, к тому же, стал требователен, капризен, любил, чтобы ему уделяли внимания и забот больше, чем другим, очень гордился собой и хотел, чтобы все говорили ему, какой он особенный.

Меня это почти сразу насторожило. А отец и мать ничего не хотели замечать. Вина перед Парисом заставляла их видеть его не таким, каким он был, прощать ему самые дикие и дерзкие выходки. И, когда отец отправил корабль с посольством в Спарту, чтобы договориться о каких–то торговых делах, и Парис пожелал ехать с этим кораблем, царь Приам беспрепятственно разрешил ему это, даже не помыслив, что мальчишка задумает и вытворит что–либо худое. Хотя чего он только до того уже ни вытворял за то короткое время, что прожил в Трое!

О том, что ему, как он до сих пор уверяет, явилась накануне поездки богиня Афродита и пообещала любовь самой красивой в мире женщины, Парис никому не говорил — рассказал, уже когда привез в Трою похищенную Елену.

И вот непоправимое совершилось, и мы все были принесены в жертву самолюбию и своеволию этого неумного ребенка, которому царь и царица так много позволяли. Пророчество исполнилось. Только крови своих братьев он еще не проливал, и я страшусь подумать о последней части предсказания Адамахта, об отце… Но если бы тогда ребенка оставили во дворце, все это вряд ли могло произойти. Подземные духи, которым служил старый жрец, сыграли с нами со всеми злую шутку!