Добрый мэр - Эндрю Николл Страница 49

Выйдя на Ратушную площадь, Тибо порылся в карманах, достал ключи и открыл дверь, ведущую на черную лестницу. Когда дверь захлопнулась, ему показалось, что вся Ратуша вздрогнула. Тибо вытянул руку и нащупал перила, потом осторожно подвинул вперед ногу, пока она не уперлась в первую ступеньку, и стал подниматься, считая на ходу:

— Первая, вторая, третья. Площадка. Поворот.

Он отсчитал еще пятнадцать ступенек, потом еще пятнадцать, и вышел в коридор; спотыкаясь в темноте, добрел до нужной двери, на ощупь обошел Агатин стол, добрался до своего кабинета и стал шарить по столу в поисках лампы. Когда свет зажегся, он, наконец, перестал чувствовать себя взломщиком.

Тибо снял мокрый плащ, встряхнул его, повесил на вешалку в углу и сел за стол. Ящик, в который он уже некоторое время избегал заглядывать, открылся легко и бесшумно. Там, в дальнем углу, он нащупал бумажный пакет. На пакете стоял штамп «Муниципальные музеи Дота», а внутри лежали две открытки. Тибо взял ту, на которой была Венера Веласкеса — пышная, нежно-розовая женщина, возлежащая на кровати и глядящая в зеркало взглядом, исполненным желания и радости. Теперь он мог признаться сам себе, что она и в самом деле напоминает ему Агату. Другую открытку он бросил назад в ящик, даже не взглянув на нее.

Тибо взглянул на городской герб на противоположной стене и испустил глубокий вздох, который, как он надеялся, я должна была расценить как вопль о помощи. Потом он пригладил мокрые волосы, чтобы вода с них не капала на открытку, вытер влажные руки о штанины и достал ручку. Написав: «Дот, Ратушная площадь, Ратуша, кабинет мэра, госпоже Агате Стопак», он снова вздохнул. Такой маленький кусочек белой бумаги — в половину конверта — и этого кусочка должно хватить, чтобы сказать ей… Сказать ей что? Еще один вздох, еще один взгляд в мою сторону, и он продолжил писать. «Вы прекраснее этой Венеры. Вы драгоценнее, чем она. Желаннее, чем она. Вы достойны поклонения более любой богини. Да, я ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ваш друг». Места на открытке не осталось. Тибо втиснул букву «К.» в нижний угол и пошел к столу Агаты искать печать. В тусклом свете, проникавшем сквозь дверь его кабинета, он нашел ее не сразу. По ходу дела он бросил монетку в коробку с надписью «На мелкие расходы».

Рассказ о том, как Тибо надевал плащ и на ощупь выбирался на площадь, занял бы слишком много места, так что давайте сразу представим его стоящим перед двойным почтовым ящиком на углу у Белого моста. На одном отделении ящика эмалевыми буквами написано «Дот», на другом — «Междугородняя и международная корреспонденция». Тибо просунул открытку в первое отделение и в самый последний момент задержал руку. Еще было время вытащить открытку и подумать еще немного. Это была всего лишь открытка — и все же… Это было свидетельство. Письменное свидетельство. Черт возьми, да какая разница? Свидетельство чего? Но слова, правильные ли он выбрал слова? Достаточно ли этих слов? Открытка выскользнула из пальцев и скрылась в глубинах запертого железного ящика. Тибо пошел к трамвайной остановке. Сердце готово было выпрыгнуть у него из груди. «Все, теперь ты это сделал, — говорил он себе, пока шел по Замковой улице. — Теперь ты это сделал».

Эмалированные буквы на почтовом ящике обещали, что «последняя выемка писем осуществляется в 24.00», и почтовая служба сдержала свое слово. Почтальон подошел к ящику в полночь. Не без пяти двенадцать — тогда он еще был на Замковой улице, и не в десять минут первого — в тот момент он уже подходил к Оперному театру. Ровно в полночь. Полночный почтальон не был поклонником искусства. Он не обратил внимания на открытку с Венерой, да и вообще, хотя ему и было свойственно испытывать простое человеческое любопытство к чужим делам, у почтальонов нет времени разглядывать каждую открытку или строить догадки относительно каждого надушенного конверта. Им нужно наполнять мешки, им нужно ссыпать письма в большие медные воронки в стене главного почтамта, над дверями которого стоят две статуи — очень красивые статуи, напоминающие некоторым ангелов: у одной в руках бронзовый конверт, у другой — молния. «Молния символизирует телеграммы», — говорит начальник почтамта каждому новичку почтовой службы.

Тибо давно уже лежал в постели, разморенный после горячей ванны, а его костюм висел на кухне над плитой для просушки, когда открытка с Венерой оказалась под покровительством упомянутых статуй. Она слетела по деревянному желобу, отходящему от медной воронки, и упала на широкий стол посреди просторного зала. За столом сидел Антонин Гамиллио, который на самом деле был вовсе не почтовым служащим, а писателем. По ночам он работал в почтамте, чтобы иметь под рукой запас бумаги и чернил, пока его роман о повседневной жизни почтамта в среднего размера провинциальном городке не будет принят издательством. Антонин мельком взглянул на адрес и ловко швырнул открытку в открытый мешок с надписью «Центр», стоящий у стены. Антонин бы полностью уверен в своих швырятельных способностях. Настолько уверен, что уже начал читать адрес на следующем письме, когда открытка Тибо еще летела по воздуху. Сортировщики писем в почтамте гордились тем, что могут позволить себе не смотреть, как корреспонденция падает в мешки, — а жаль, потому что семь лет тому назад одно письмо, адресованное господину А. Гамиллио и отправленное главой одного из крупнейших столичных издательств, пролетело мимо мешка с надписью «Парковый район», ударилось о стену и соскользнуло на пол, где и осталось стоять прямо, прислонившись к ножке стола. В той же позиции оно пребывало и теперь, в этот самый вечер, только успело за семь лет покрыться толстым слоем серой пыли.

К счастью, хотя такие проделки судьбы часто используются в романах для того, чтобы испортить жизнь влюбленным и посеять между ними непонимание, ничего подобного не произошло с открыткой Тибо. Через некоторое время мешок с надписью «Центр» отнесли к деревянному стеллажу с ячейками, каждый ряд которых был снабжен табличкой с названием улицы, а каждая ячейка — табличкой с номером дома. В самом конце нижнего ряда было четыре ячейки, объединенные в одну — для корреспонденции, отправленной в Ратушу. В самом начале четвертого открытка Тибо оказалась в этой ячейке, в пачке, стянутой красной резинкой, между письмом с жалобой по поводу разбитого тротуара на Коммерческой площади и коричневым конвертом с чеком для Отдела лицензий. Только представьте себе: обнаженная богиня в таком, с позволения сказать, сандвиче! Но так она и отправилась в очередное путешествие. Не волны морские и не купидоны несли ее. Нет, ее связали резинками, бросили в мешок и втащили в двери Ратуши в половине девятого утра. Сорок минут спустя, когда Агата вошла в свой кабинет (она опоздала, главным образом, потому, что не могла придумать ни одной весомой причины торопиться на работу), открытка уже ждала ее на столе.

Посмотрите на нее. Видите, как она перебирает утреннюю почту и натыкается на открытку? «Это странно, — думает она, — это непривычно и необычно». Она берет открытку в руки. Переворачивает. Читает: «Вы прекраснее этой Венеры. Вы драгоценнее, чем она. Желаннее, чем она. Вы достойны поклонения более любой богини», и видит подпись: «К.» Кто такой этот К.? Но здесь написано: «Я действительно ваш друг». Нет-нет! «Я ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ваш друг»! Видите? Это ответ на вопрос, а «К.» — это Крович! «К.» — это Тибо.