Дама Тулуза - Елена Хаецкая Страница 49

И вот восседает Монфор – хоть и некуртуазен, но величав и спесив, как надлежит. А рядом Гюи, лицо каменное, а взгляд беспокойный.

Отец Гуг за руку приводит Петрониллу. Та одета скромно, по-вдовьи, только цепь на груди золотая. Она вежливо кланяется гостям, наклоняя свое рябенькое личико.

Монфор – не так неотесанны франки, как о них болтают! – встает со своего места, и забирает графинюшку у каноника, и подводит ее к креслам, где заранее уже лежит мягкая подушечка, и усаживает, и целует ее ручку, а после говорит, окатывая Петрониллу запахом чеснока и моченых яблок:

– А этот рыцарь – Гюи де Монфор, мой сын.

Гюи тоже встает и тоже подходит к Петронилле. Преклонив колено, как учили, говорит деревянным голосом:

– Я приехал просить вашей руки, госпожа.

Петронилла бледна, под глазами круги, тонкие губы бесцветны. Она старше Гюи ровно в два раза.

Еле слышно она отвечает:

– Прошу вас, мессен, встаньте.

Наслушавшийся в Лангедоке куртуазных романов, Гюи отвечает, как должно:

– Нет, я не встану, госпожа, покуда вы не ответите мне согласием.

– Вы же знаете, мессен, – говорит Петронилла, – что все уже решено и сговорено.

У нее такой несчастный вид, что Симон ощущает во рту привкус кислятины.

* * *

Поздно вечером, когда Петронилла удалилась в свою одинокую опочивальню, Симон задумчиво молвил:

– …Бигорра…

И потребовал вина.

И Гюи потребовал вина. И белого хлеба.

– А то от этого чеснока что-то отрыжка свирепая.

Служанка, почему-то помертвев, аж приседает.

– Белого нет, мессен. И вообще – нет. То есть… Он невкусный.

– Неси невкусный.

– Он… Ой…

Служанка мнется. Не может ведь она сказать Монфору, что хлеб освящен Оливьером, совершенным катаром?

Подражая отцу, Гюи сдвигает брови.

– Что – с червями?

– Нет, мессен.

Симон поворачивается в ее сторону, невнятно рычит – не то горлом, не то утробой, совершенно по-медвежьи. Служанку точно ветром сдувает.

Она убегает, она берет хлеб, она, плача, отламывает половину от большого каравая, несет Монфору и подает. Она отводит глаза, ей жутко.

Бедная девушка, она твердо убеждена в том, что Монфор, едва лишь откусит, так тут же и падет мертвым. Посинеет весь, и язык у него распухнет и вылезет изо рта, наподобие того, как молочная каша вылезает из котла, и шея раздуется…

И тогда ее сожгут за то, что она отравила графа Симона. И графиню Петрониллу сожгут. Скажут – по приказу графини.

И все это случится потому, что Монфор решил отведать хлеба, освященного добрыми людьми.

Однако покуда служанке мерещатся все эти страхи, Монфор и его сын – оба с удовольствием обмакивают хлеб в вино и отправляют в рот, ломоть за ломтем. И ничего дурного с ними не случается, и никакое благословение их не берет.

Монфор поднимает от кубка глаза и грозно говорит служанке:

– Брысь!

Девушка убегает, грохоча башмаками.

Оставшись наедине с Гюи, Симон возвращается к прежнему течению своих мыслей. Повторяет, еще более задумчиво, чем прежде:

– …Бигорра…

У Гюи ощутимо портится настроение.

– Какая же она старая и некрасивая, мессир.

Симон устремляет на Гюи свирепый взор.

– Бигорра?

– Графиня Петронилла. Мне совершенно не хочется любить ее.

– Видел уж, кого вам хочется любить, – ворчит граф Симон. – Через десять лет ваша Аньес будет еще страшнее Петрониллы де Коминж.

– Эти десять лет еще не прошли, – замечает Гюи.

– Зато она умрет лет на двадцать раньше вас, – утешает сына Симон. – Да и кто заставляет вас любить ее? Она должна родить вам наследника, вот и все.

Гюи хмурится. Симон дружески обхватывает его за плечи.

– Мне нужна Бигорра, – говорит он. – Вы будете стеречь для меня Пиренеи. Я хочу, чтобы мои дети породнились с Лангедоком.

Он смеется.

– Того и гляди вы начнете заноситься передо мной, мессир граф Бигоррский.

Гюи наконец улыбается, пока что через силу.

– Разве я посмею, мессир граф Тулузский?

* * *

– Съел? Освященный хлеб?

Безносый псарь поражен. Глаза у него вытаращены, рот раскрыт, распахнутые ноздри с сопением втягивают воздух.

Служанка кивает.

– Слопал. Как Бог свят.

– И не поперхнулся?

Служанка мотает головой,

– Здоровехонек.

Псарь погружается в глубокие раздумья.

6 ноября

Венчание происходило в Тарбе. Присутствовали епископы Кузерана, Оша, Олерона, многочисленное духовенство из аббатства Сан-Север-де-Рустан, из Асте, Сарьяка, Артаньяна, Сан-Пьера.

Симон постарался на славу. Гасконские прелаты, много терпевшие от местной знати, вполне предавшейся еретикам, теперь позабыли прежние мучения. Они получили назад потерянные было земли и готовы были за это устилать путь Симона розовыми лепестками. Про себя Симон усмехался, но преклонение принимал милостиво.

Маленькая рыжеволосая невеста тряслась от зимнего холода, стоя перед епископом Тарбским, рука об руку с рослым, юношески угловатым женихом. В раскрытые настежь ворота собора задувал ледяной ветер.

Местная знать взирала на происходящее с настороженным любопытством. Симон, окруженный своими вассалами и сержантами, поглядывал за тем, чтобы обошлось без скандалов. А что гасконские бароны весьма охочи до скандалов – то было видно издалека. Однако верно и то, что Симона де Монфора они страшились нешутейно и потому держались смирно.

После долгого обряда молодых вывели на ступени собора и стали осыпать деньгами и зерном. Пущенная кем-то монета неудачно стукнула невесту по лбу. Петронилла жалобно пискнула. Гюи стало вдруг жаль ее. Он обнял ее и прижал к себе. Петронилла была совсем как ледышка и очень костлявая.

Колокола гремели в небесах так, что снежные шапки на горных вершинах подрагивали. Нерасторопные (впоследствии высеченные) слуги принесли, наконец, меховые плащи с капюшоном. Петрониллу закутали, как младенца. Гюи под всеобщий одобрительный рев взял ее на руки и поцеловал в посиневшие губки.

Такая выходка очень понравилась гасконским баронам. Они радостно завопили, а кое-кто попытался подражать молодому мужу и ухватывал всех встречных женщин, кого за зад, кого за грудь. Это усугубляло сумятицу.

Свадебный пир длился вдесятеро дольше против торжества в церкви. Гасконские прелаты напились вровень с гасконскими баронами. Симон торжественно выпроводил своего сына Гюи вместе с Петрониллой в спальню, добавив, что тех ждет работа поважнее пьянства. Гасконские бароны за спиной у Симона при этом реготали.