Дуновение холода - Лорел Гамильтон Страница 48

— Эй, ты где? — спросил Рис.

Я заморгала ему в лицо. Наверное, вид у меня был удивленный — Рис рассмеялся.

— Твое тело реагирует на ласку, зато голова — за тысячи миль отсюда. — Смех угас, лицо у Риса погрустнело. — Так что, все уже? Дойл с Холодом получили тебя целиком?

Я не сразу поняла, что он имеет в виду.

— Нет, не в том дело.

— Она о власти думает и о политике, — сказал Китто снизу — головой он лежал у меня на бедрах.

Рис глянул на него:

— О политике? Посреди любовной игры? Дело еще хуже, чем я думал.

— Она часто меня трогает и думает. Ей так лучше думается.

Рис посмотрел на меня, приподнявшись на локте:

— Так что, мы просто помогаем тебе думать?

Отвлекаться от любовника — оскорбление.

— Нет, Рис, мне на самом деле очень хорошо. Только мысли у меня мчатся на тысячу миль в час. Не могу я их притормозить. — Я глянула на Китто. — Я что, правда тебя зову, когда хочу подумать?

— Я твоим королем не буду, это всем понятно. Я рад, что мне нашлось место в твоей жизни, Мерри. Я всегда рядом и делаю то, что твои благородные стражи считают ниже своего достоинства. Я могу быть твоей служанкой, а больше никто этого для тебя не сделает.

— С нами сейчас несколько женщин сидхе, — напомнил Рис. — Если Мерри нужны фрейлины, она может их позвать.

— Они всего месяц как ушли от Кела, нельзя их оставлять наедине с принцессой.

Рис помрачнел:

— Нельзя, да.

— Вот я и радуюсь, что только я один могу быть ей служанкой, — сказал Китто. Я погладила его по волосам:

— Правда?

Он улыбнулся, и в просиявших глазах я увидела не просто радость. У него есть место в моей жизни. Он нужен. Все мы ищем не просто счастья — мы ищем свое место. Некоторые счастливчики обретают его еще в детстве, в своей семье. Но как правило, мы уже взрослыми всю жизнь ищем место, или человека, или организацию, где или с кем мы почувствуем себя важными и нужными, где без нас не справятся, не обойдутся. Всем нравится чувствовать себя незаменимыми.

— Ты больше никого не трогаешь, чтобы собраться с мыслями, только меня. Ты приходишь ко мне в комнату, когда устаешь от всех, кто от тебя чего-то требует. Приходишь ко мне, когда хочешь подумать. Ты трогаешь меня, а я тебя. Иногда потом бывает секс, но чаще мы просто обнимаемся. — Он прижался щекой к моему бедру. — Еще никто не обнимал меня, чтобы успокоиться и утешиться. Оказывается, это очень приятно!

Я думала над его словами и не находила, что возразить.

— А я считал, что в комнате Китто ты прячешься потому, что здесь зеркала нет, — удивился Рис.

— И поэтому тоже, — сказала я.

— Она не только в комнату ко мне приходит. Она меня гладит, когда я сижу у нее под столом. Когда-то она считала меня обузой, а сейчас она ждет, что я буду сидеть у ее ног и ее гладить, а она будет гладить меня.

— А собаки с тобой под стол не забираются? — спросил Рис.

— Нет, собаки не остаются под столом, если со мной Китто. — Я посмотрела в глаза полукровке-гоблину, перебирая его волосы. — Ты им что-нибудь сделал?

— Место у твоих ног — мое место, Мерри! Я его не уступлю.

— Это же собаки, Китто. Пусть особенные волшебные, но собаки. А ты — нет.

Он улыбнулся, но не очень весело.

— Собаки делают для тебя то же, что и я. Многое из того, что делаю я. Я видел, как ты их гладишь, и как тебе от этого становится спокойней.

— Ты к собакам ревнуешь больше, чем к стражам? — спросил Рис.

— Да, — просто сказал Китто.

Мне стало грустно оттого, что он ценит себя так мало.

— Китто, ты мне дорог и ценен. Прикасаться к тебе — совсем не то, что гладить собак.

Он отвернулся, спрятал от меня глаза. Спрятал, целуя меня в бедро, но все было понятно.

— Ты моя принцесса.

Я уже знала, что эта фраза много что может означать. Что я слишком упряма, что ошибаюсь, но он не может меня переубедить — и потому опускает руки. Могла еще значить, что ему в голову пришла какая-то страшноватая мысль, и он не хочет высказывать ее вслух. Или что я его чем-то обидела, но он не считает себя вправе жаловаться.

Многозначная такая фраза.

— Гоблины собак не держат и никогда не держали, — заметил Рис. Я перевела взгляд на него.

— Но волшебных собак любят во всей волшебной стране!

— Гоблины их едят.

Я посмотрела на Китто — тот не поднял головы, целуя мне ногу чуть ниже. Надо думать, Рис прав.

— Я очень расстроюсь, если какая-нибудь из собак пропадет.

— Вот видишь, — сказал Китто. — Ты мне из-за них угрожаешь.

— Мы их любим как домашних животных и ценим, как дар Богини. А еще они — создания дикой магии.

— Я знаю, что они значат для вас, но бояться надо не меня. Падуб с Ясенем найдут себе занятие поинтересней, чем гоняться за живой добычей, но ведь с ними придут Красные колпаки. И они-то будут слоняться без дела, пока ты станешь заниматься сексом с близнецами. А Красные колпаки любят, чтобы мясо еще дергалось.

— Черт! — воскликнул Рис. — Я же знал. Но я так давно не имел никаких дел с Красными колпаками, что все забыл!

— Их среди твоих палачей не было? — спросила я, не успев поймать себя за язык.

— Нет. Они еще помнят меня как Кромм Круаха; я в свое время пролил столько крови, что они плескаться в ней могли. Они все еще считают себя мне обязанными.

— Да… И правда, должно быть, была кровавая баня, раз они столько веков тебе благодарны, — оценила я.

Теперь отвернулся Рис.

— Меня звали когда-то Красным Когтем. Имя было истинное.

«Истинное имя», надо думать, значит, что оно верно характеризует обладателя. Я оглядела Риса: белокожий красавец с мальчишеским лицом и пухлыми чувственными губами. Только шрамы нарушали маску юности и веселья, заставляли вглядеться глубже. Если б они не напоминали, сколько всего пережил этот нестареющий мужчина, можно было бы ошибиться и принять его за кого-то ординарного. За такого, кем можно пренебречь. И разумеется, именно эту роль он годами разыгрывал при дворе.

Я провела пальцем по краю шрама. Еще недавно Рис отдернулся бы, но сейчас он знал, что для меня шрамы — всего лишь деталь его кожи, еще один повод к нему прикоснуться, еще одно место, где его можно ласкать и целовать.

Он улыбнулся мне, став еще красивей — так вдруг освещается изнутри лицо любящего — не от магии, а от чистой радости, в ответ на что-то сказанное или сделанное тобой.

— Что такое? — негромко спросила я.